В дверь постучали.
Вежливо так.
Но все одно дверь затряслась, грозя то ли с петель соскочить, то ли вовсе хрустнуть.
– Доброго дня, – Ингвар вошел бочком. И дожидаться приглашения не стал, что, впрочем, нормально для квартир, подобных нынешней, где все-то друг другу куда больше, нежели соседи.
Почитай, родня.
– Доброго, – Свят заставил себя улыбнуться, хотя больше всего его тянуло рухнуть на эту самую кровать, закрыть глаза и провалиться в сон.
Еще на сутки.
Сила… выматывала. А он давно уже не отдыхал нормально.
– Лерочка сказала, чтоб я вам обустроиться помог, – глядел оборотень мрачно, недовольно.
Он ведь на эту комнату рассчитывал.
И даже не он сам, но супруга его, дражайшая Калерия Ивановна, имевшая все основания на то, чтобы заявку удовлетворили. И вполне возможно, что мысленно они уже полагали эту комнату своей.
И даже приглядывались к ремонту.
Обои там выбирали.
Или краску.
Мебель новую…
А тут Свят появился, и поди-ка пойми, как надолго. Сомнений в том, что Калерия Ивановна поделилась с супругом его, Свята, маленькою тайной, не было ни малейших. У этаких пар тайн друг от друга не бывает.
– Я ненадолго, – счел нужным сказать Свят.
Он разглядывал двуипостаснного, слишком большого, массивного, чтобы чувствовать себя рядом с ним в безопасности. Напротив, приходилось бороться с желанием отодвинуться, отвести взгляд.
Съежиться.
Спрятаться в надежде, что существо это не заметит.
– И после ваш вопрос будет решен положительно.
Ингвар чуть склонил голову. И взглядом зацепился. Зря это он, конечно, ибо теперь наступила его очередь бороться со страхами. Двуипостасный глухо заворчал.
Уши его заострились.
Плечи поднялись…
– А что вы тут делаете? – осведомился тонкий голосок. – Дядя Ингвар, вам тетя Лера дома оборачиваться запрещает.
Розочка протиснулась мимо оборотня и еще за палец его подергала, привлекая к себе внимание. Притом ни кроваво-красный блеск в глазах, ни вздыбившаяся на загривке шерсть вперемешку с боевыми иглами ее не смутили.
– Она полы помыла, а вы шерстью натрясете.
Это было сказано совершенно по-взрослому.
– Не натрясу, – смутился Ингвар.
И Свят тоже, хотя он-то шерстью трясти точно не собрался.
– А вы тут совсем жить станете? – Розочка, сменившая байковую пижаму на байковое же платьице, вновь же чересчур просторное для худенького ее тельца, огляделась.
– Стану.
Девочка кивнула.
И острое ушко ее дернулось.
– А вам бабушкины вещи нужны?
– Нет.
– И машинка тоже? – она склонила голову. И Святу стало неудобно под пронзительным взглядом этих зеленых глаз.
Слишком уж ярких.
Слишком… неправильных.
– И машинка тоже, – отозвался он, борясь с этим вот неудобством. А девочка кивнула, будто и не ждала иного ответа.
– Тогда я заберу, – сказала она и подошла к шкафу. – Раз не нужны. Бабушка говорила, чтобы я потом, как ее не станет, машинку забрала. Конечно, мама шить не умеет, но я смогу, только надо будет со стульчиком придумать, а то как сижу, то ноги до педали не достают.
Старая швейная машинка обнаружилась в шкафу. Поставленная на железную раму, она гляделась массивною, тяжелой, что нисколько не смутило Розочку. Она качнула колесо, тронула ножную педаль, убеждаясь, что за месяцы стояния не случилось беды, и повернулась к оборотню.
Уставилась на него молча.
А тот также молча кивнул.
– Извини, – сказал он Святу. – Я скоро…
Машинку он извлек легко, будто весу в ней вовсе не было. И держал-то одной рукой, и в этой огромной руке швейная машинка казалась вовсе игрушечной. Второй рукой он подтолкнул Розочку к выходу, но та хитрым образом вывернулась.
– Я еще здесь побуду, – сказала она, не столько разрешения спрашивая, сколько ставя в известность. – Ткани посмотрю. Бабушка говорила, что у нее сатины узорчатые есть и батистовый отрез. Платье мне сшить обещалась.
Она нахмурилась, и серебристые бровки сошлись над переносицей.
– С платьем она не успела… мама так старалась, но не вышло.
Свят кивнул оборотню.
В конце концов, за кого его держат? Оно, конечно, дивы, не самые приятные существа, но… ребенка он не обидит. Даже такого странного.
Розочка же, распахнувши двери шкафа, принялась перебирать вещи. И Свят вновь же удивился, что вещи эти на месте, что не нашлось никого, кто рискнул бы забрать их.
– Ложечки тете Лере, – Розочка отложила коробку. – Бабушка сказала, что ей сгодятся на свой дом…
Ложечки были серебряными и работы тонкой.
– А это Владе, страх, конечно, – рядом с коробкой легла легкая цветастая шаль. – Но ей понравится. Мама говорит, что у Влады вкус такой и ее уже не исправить.
Шаль была оторочена густой бахромой богатого золотого колеру.
– А это Виктории… они, конечно, вредные, но бабушка так хотела… чтоб у каждого…
Вторая шаль была из черного шелка, расшитого тонкой серебряной нитью.
– Ты хорошо ее знала?
Старуха Цицинская до нынешнего времени была для Свята объектом, интереса не представляющим, ибо, во-первых, умерла, а во-вторых, смерть ее случилась давно и по причинам вполне естественным.
– Кого? Бабушку?
И все-таки неправильные у них глаза. Какие-то… к вискам вытянутые, приподнятые. Кошачьи, что ли? А ресницы столь светлые, что кажется, будто их и вовсе нет.
– Мама говорит, что нельзя хорошо знать другого человека, – сказала Розочка, разворачивая очередной сверток. – Это Толичке.
В свертке оказался портсигар, тоже, к слову, серебряный.
– Раз мама говорит… где она, к слову?
– Так, спит…
– А ты?
– А я не сплю. Она со смены умаялась, не надо будить, – и глянула так строго, что Свят поспешил кивнуть, уверяя, что будить не станет. – А бабушка была доброй. Только ворчала много. Но это у нее от возраста. У нее ноги болели. И руки тоже. И все болело.
Розочка тяжко вздохнула.
– Если бы не я, она давно бы ушла… а так… это для Эвелины.
Зеркало на длинной ручке. Темное стекло с дымкой и характерного вида оправа. Розочка погляделась в него, фыркнула и отложила в сторонку.
– Ты можешь забрать его себе, – предложил Свят.
