услышала за дверью.
Та долго стояла перед комнатой, как вдруг Элиза встала сама и грубо распахнула перед ней двери.
— Почему ты не заходила? — со вздохом спросила она.
— Вы не разрешили мне, Ребекка, — ответила служанка, стоя на месте, как статуя.
— Разрешаю, — двинулась в середину комнаты, пока девушка сзади ехидно поглядывала на Элизу. — Во что мне одеваться? — спросила она у служанки, также подошедшей ко шкафу.
— У вас полно одежды, Ребекка.
— Детской?
— Вы сами её выбирали, Ребекка.
Её прямые волосы, короткий нос, монотонность в речи, маленькие карие глаза, совершенно не моргающие, а только пусто глядящие в одну точку, вечно убранные за спину руки, — всё выводило Элизу из себя, а во время произношения имени «Ребекка» она была готова убить девушку.
— Когда?
— Двенадцать лет назад, Ребекка.
— Р-е-б-е-к-к-а, — твёрдо произносила по буквам, перебирая вешалку за вешалкой, — уродское имя.
— Я бы не стала так себя оскорблять, Ребекка.
— Вы уже оскорбили себя, — повернула голову в сторону служанки. — Раз уж приехали к тётушке, то и жили бы у неё, а не ходили по этому страшному дому, подтирая людям пятки, — замерла, — страшно богатому дому, — на секунду подняла указательный палец вверх и снова принялась пересматривать вещи маленькой Ребекки. — Вкус, конечно, у девчонки отвратный: розовые и голубые тона, блёстки, пришитые бантики.
— Не вы ли любили читать сказки, Ребекка? — улыбнувшись, спросила девушка.
— Мона! — грозно крикнул Симон, вошедший в спальню без стука. — Ребекка, ты разрешала ей войти? — уставился на сестру.
— Ей, — посмотрела на служанку, — да, а вот тебе, — глянула на нервного брата, — нет.
— Извини, — подошёл ближе, — но родители приглашают нас за стол завтракать, а ты возишься со своими нарядами, наша модница, — на словах «наша модница» Элизе хотелось выплюнуть всю ту воду, что она проглотила сегодняшней ночью в баре. — Что вы здесь делаете?
— Ребекка никак не может вспомнить, почему вся её одежда такого окраса, — ответила служанка.
— Неправда, — девушка слегка ударила Мону по ноге, — я восхищена, но не знаю, как это всё налезет на меня, — вставала, придерживая полотенце на своей фигуре.
— Мы совсем не подумали об этом! — заёрзал Симон, кружа вокруг себя, как собачка. — Тебе же нужна одежда на пару размеров больше, — задумчиво положил указательный палец на губы.
— Ты меня недооцениваешь, — посмеялась Элиза.
— Сею минуту! — он быстро выбежал из спальни.
— Он сошьёт мне новую одежду? — спросила у служанки девушка, готовая провести лишний час на своей новой мягкой кровати.
— Ему не придётся шить, Ребекка.
— О чём вы, Мона? — удивлённо поинтересовалась Элиза, присев на край ложи.
Буквально через минуту светловолосый парень прибежал с десятком вешалок таких же костюмов, что и в шкафу, но на пару пар размеров больше. Девушка с открытым ртом наблюдала за тем, как её новый брат выбрасывал к её ногам всё больше новой одежды.
— А обувь? — спросила Элизы у запыхавшегося Симоны.
— Обувь? — нервно прижался к стене парень. — Я думал, что по приезде домой ты начнёшь снова ходить босиком.
— Босиком?
— В детстве ты никогда не носила обувь.
— Точно, — девушка уставилась в одну точку и закивала головой, — не носила и откажусь от этой глупости.
— Отлично! — заметно обрадовался Симон и неуклюже выбежал из детской.
— Ходить босиком? — посмотрела на Мону. — Может, лет двенадцать назад дороги и были чище, но сейчас я явно столкнусь с неудобством.
— Все привыкают — и вы привыкнете, Ребекка, — ответила ей служанка.
«Запах горелого предупреждает болезнь»
Почти всю первую октябрьскую школьную неделю я, будучи уже одиннадцатиклассницей, провела одна в уборной, куда обычно сбегались все курящие нашего клуба «непонятых», который мы придумали три года назад на большой перемене у мусорных баков.
— Не «неудачники», не «обузы», не «подсосы», а «непонятые», — говорил Оливер — самый старший и главный из нашей потасовки — перешнуровывая свои столетние кеды.
Когда люди с насмешкой называли меня «принцессой», а другие делали такие движения руками, будто «надевают корону», мне пришлось подружиться с ребятами того столика, куда садиться считается постыдным действием.
— Почему «непонятые»? — спрашивал Николас, чьё нахождение в этой группе мы тогда никак не могли обосновать. — Почему не «не такие как все»? — он был самым младшим из нас и любил задавать никому не нужные вопросы, из-за чего получал по шапке.
— Потому что мы такие, как все, но на ранг выше, — отвечала Стефана, ударяя его в затылок ладонью, — поэтому нас не понимают, — сидя на крышке одного из баков.
— Что скажешь ты? — спросил Оливер, повернувшись ко мне, пока я сидела на земле, опираясь о каменную стену.
— Чем мы будем заниматься?
Я считала своё умение врать суперспособностью, о которой печатают комиксы, лежащие у Арнольда под кроватью в тайне от отца, ведь я могла врать, не краснея, и быть на вершине айсберга, пока чаши весов сами не перевернутся, а я не окунусь под воду. Как— то раз я рассказала об этом Стефании в шестом классе во время рисования, пока сидела без рисунка, ведь «карандаши отобрали ребята постарше и переломали пополам», а та решила, что это будет отличным поводом для мести тем, кто нас не понимает.
— Ты, — Стефана схватила меня за плечи, спрыгнув с мусорного бака, — будешь нашими глазами и ртом, а мы — твоими руками и ногами.
— О чём ты? — испуганно прокричала я.
— Каждый раз, когда будут делать больно нам, мы будем делать больно в ответ.
Такое понятие как «пранк» описывало всю нашу деятельность с восьмого по одиннадцатый класс. Регулярно, раз в год, мы устраивали потасовки на территории школы: в уборной, когда вкинули горящий рулон туалетной бумаги в кабинку вредной двенадцатиклассницы, любящей называть Стефану «оборванкой», на площадке для спортсменов, когда наполнили баскетбольный мяч десятиклассников краской, разлетевшейся на лица и одежду всем тем ребятам, которые сломали детский велосипед Николоса, в столовой, когда подмешали в суп пять пачек слабительного всей школе, пока все распространяли обнажённые фотографии Оливера. И сколько бы страшных дел мы не творили, за всех говорила я — и тогда нам верили. Но что касается меня?
Лист календаря остановился на первом понедельнике октября — на дне, в который мы с заснувшим Арнольдом были пойманы с поличным мамой.
— Я не ожидала такого от вас! — кричала она, придерживая упавшую лестницу, по которой мы спускались вниз. — И теперь я не удивлюсь, что это происходило и не раз!
— Держи лестницу крепче, — недовольно сказала я, наблюдая за тем, как мама агрессивно махает руками.
— Элиза! — привычно для меня рявкнула она.
Спустившись, я отряхнула себя от пыли, а затем —
