ко мне. — А ты?
— Видела, — кивала головой, — и не раз.
— И как?
— Всё такой же, — встала и подошла к магнитофону, рядом с которым лежали маленькие кассетки, часто разбросанные по салону нашей прошлой машины, в которой мы ездили до рождения Арнольда, — даже ярче, — падавшее мне на глаза, солнце мешало читать названия групп, подписанных маркером на некоторых из них.
— Ты включишь магнитофон? — мой брат рассмеялся. — Но здесь же нет электричества!
— Он на батарейках, — через плечи я чувствовала кривляющееся лицо Арнольда, к которому я уже привыкла, — так что надеюсь, что он заработает спустя столько времени, — глянула в отсек для них, как вдруг поняла, что там совсем новые батарейки, купленные мамой на прошлой неделе.
Мне кажется, она приходила сюда и не раз, чтобы послушать песни своей молодости. Как— то я пыталась представить себя через лет двадцать, но не могла поверить, что за молодостью идёт старость, как и вместо гриппа у тебя окажется болезнь Альцгеймера, а на месте подростковых прыщей — морщины: «это не я и не моя история», как говорила тогда Анна. Но я думаю, мама чувствовала себя вечно молодой, когда прибегала сюда втайне ото всех, чтобы послушать то, что слышала по радио лет шестнадцать назад. Может, в этом эликсир счастливой старости?
Заиграла музыка, и я решила заткнуть уши Арнольда своими ладонями, как делал давным-давно в очереди отец, создавая вокруг них воображаемый вакуум. Я не знаю, понял ли Арнольд, зачем я трогала его лицо своими грязными пальцами, но мне хотелось заменить ему”папу”, вероятно, не сделавшего ничего хорошего для него, помимо подарка в виде старого плеера. И тогда я пообещала ему, что отдам ему уже не нужные мне отцовские наушники, не стоящие для меня и более той накидки, под которой сидел брат.
В такие моменты понимаешь, что название диагноза и не играло никакой роли, не должно было убивать своими симптомами или угнетать мнением окружающих. Тогда мы сидели и думали о том, как здорово, что у нас есть уши, руки и кассеты, а завтра вспомним о том, что у нас есть и ноги, которыми мы наконец побежим в школу.
— Почему ты остался дома? — спросила я, убрав руки, но засыпающий Арнольд замялся. — У тебя проблемы? — тогда он отвернулся. — Ты знаешь: меня всю школьную жизнь дразнили, называя “принцессой” и считали себя лучше. Тяжело справляться с травлей, но нельзя прогибаться под неё и делать то, чего хотят окружающие — быть униженным.
— Старшаки достают меня, — повернул свою голову к моей и закатал рукав пижамы. — Вот, — показал синяк, — они ударили меня, когда я стал молчать в ответ на их слова, — спрятал обратно. — Что со мной не так?
Что не так с мамой и Арнольдом? Почему люди делают им больно? Мне кажется, мы постоянно мечемся из стороны в сторону, ища проблему в себе, когда она во всех вокруг. Когда я лгу, люди могут начать думать, что они заслуживают лжи, когда папа изменяет маме, она начинает думать, что заслуживает такой нелюбви, когда старшаки обижают Арнольда, он начинает считать себя никчёмным, потому что младше и слабее. Ответа на этот вопрос не существует: сколько бы мы не рылись в поисках его, наша голова будет выдавать “ошибку”.
— Как думаешь: что скажет мама, когда вернётся? — я опять промолчала в ответ на его вопрос.
— Отругает, — поник Арнольд, — но зато я впервые увидел просыпающееся солнце.
Мой бойкий брат Арнольд, десять минут назад смеявшийся с того, что существуют магнитофоны на батарейках, заснул на моём плече, пуская слюни на дно пыльного облака, пока я наблюдала за тем, как желтый круг стремится вверх.
— Элиза! — послышалось снизу. — Вы не ходили в школу?
«Все привыкают — и вы привыкнете, Ребекка»
Это был будто сон.
Тот самый, который запоминается на десятки лет, который ты проживаешь всё снова и снова. Лежа в ванной, пока служанка вымывала ступни Элизы, она щепала себя за локти в ожидании того, что проснётся и вернётся в свои шестнадцать.
— Вы давно моете ступни двадцатилетним девушкам? — спросила Элиза, глядя на девушку.
На вид ей было около двадцати шести: измученная, но всё ещё без морщин. Ходила в наряде двадцатого века, что не походило на наше время. Все здесь будто отстали на десятки лет.
— О чём вы, Ребекка? — уставилась на её ступни как проклятая.
— Вы давно работаете на эту семью? — перестала себя щепать.
— О чём вы, Ребекка?
Тогда Элиза щёлкнула пальцами у лица служанки, а та в ответ и глазом не повела.
— Вы давно знаете Ребекку?
— С сегодняшнего дня, — ответила она, всё же посмотрев на девушку и глупо улыбнувшись. — Я была в отпуске, — стала монотонно рассказывать, — приехала сюда навестить старую бабушку, — прекратила свой рассказ, перейдя на вымывание запястий.
— И? — вглядывалась в женщину.
— Я так рада вашему приезду, Ребекка, — снова начала произнесла она, не издавая своим каменным лицом ни одной эмоции.
— С чего вы взяли, что я — это она?
— Я так рада вашему приезду, Ребекка.
Служанка, подобно роботу, повторяла одну и ту же фразу, отвечая на вопросы обнажённой Элизы, лежавшей в ванне посреди комнаты. Вся ванная напоминала ей целую гостиную в её старом доме — самое большое помещение на всей территории, но всё же была намного богаче, не говоря о высоте потолка.
— Это безумие, — прошептала себе под нос Элиза и начала вставать из воды, которая на удивление, была очень чистой.
— Мы не закончили, Ребекка, — служанка повернулась в сторону девушки и махала ей мылом.
— Элиза закончила, — ответила девушка, укутавшись в полотенце, и вышла из ванной, оставляя за собой водянистый след.
— Ребекка! — радостно крикнул Симон, выходивший из своей комнаты. — С лёгким паром!
— Каким паром? — недовольно спросила у него Элиза, двигаясь в сторону спальни. — Почему у вас нет горячей воды?
— Ты, — парень остановился, — никогда не любила горячую воду: это же наша шутка, — угрюмо посмотрел. — Почему ты не смеёшься?
Несмотря на наличие больших грозных окон, коридоры не были освещены. Девушке казалось, что всему виной были окружающие её люди, похожие на семейку Адамс, но дело было в осени, затемняющей всё вокруг. Она закрыла дверь своей комнаты перед носом своего нового брата и решила проверить шкафы в надежде найти что-то, похожее на повседневную одежду, но наблюдала там только детские наряды.
— Из этого только одежду собакам шить, — недовольно закрыла дверцы шкафа и уселась на огромную светлую кровать. — Мона! — позвала служанку, чьи шаги в ту же секунду
