производстве? — и в какой форме? Алексею Петровичу при всем его желании никак было не поспеть на все такие собрания, пришлось ограничиться шахтой «Кларисса», фарфоровой фабрикой и больницей...
Минул в такой же лихорадке март — в Восточную Германию начало прибывать техническое оборудование из Советского Союза. В Ризе монтировался трубопрокатный стан — единственный в зоне, и газеты подробно расписывали все данные стана: какого диаметра трубы он будет катать, сколько тонн в месяц и какие они будут, эти трубы. Иные немцы покачивали головами. Почему, почему русские стан прислали? после такой войны, после такой вражды? Потом прибыли из России первые сотни тракторов в счет 1000 штук для машинопрокатных станций, кое-что перепало и Шварценфельзу. Надо было посмотреть, как их распределили в округе, чтобы в каждой станции было по 20-25 машин, и пришлось в конце марта поехать с солдатами из комендантского взвода по станциям, показать, как работают наши машины. Не обошлось и без курьеза. Лихой хохол, Павло Поперечный, как дорвался до рукоятки, вспомнил довоенную молодость, да как заложил борозду метров на пятьсот — глубокую, и земля черная, вязкая, на солнце синевой отливает! А немецкие крестьяне следом бегут, шумят, руками машут. Алексей Петрович сначала-то подумал, что радуются, а потом за грохотом трактора разобрал — нет, нам так не надо. У них тут оказалось три поля на трех хозяев, пахать надо каждому отдельно, им колхоз без надобности... Алексей Петрович насилу крестьян успокоил, Павлу внушение сделал. А тот и впрямь на тракторе, как виртуоз на флейте, не зря в комендатуре хвастал: тяжелым СТЗ все поле в час вспахал, потом по шнурку межи установил. Долго ему немцы руку жали, в гости звали, осенью, на кабанов поохотиться, а то их тут развелось, пропасть что делается, а ружей нет ни у кого, режим-то еще оккупационный... Пришлось Павла Поперечного на неделю оставить, немецких трактористов учить...
В том же месяце огласили результаты дискуссии по проекту конституции. Нет, совсем не зря полыхали споры на собраниях: Народный Совет Восточной зоны принял сотни поправок. Член Совета Вильгельм Пик — к его все еще густым, но совсем седым волосам странно шли живые, словно у юноши, глаза, и это всегда удивляло Алексея Петровича, — Вильгельм Пик предложил созвать в середине мая III Народный конгресс. Выборы должны быть прямыми и тайными. Алексею Петровичу вышли новые хлопоты: контроль все еще за комендатурой, как подготовка к выборам пойдет.
Вот уже и апрель на дворе — благоуханье в воздухе, и белый вишневый цвет одел склоны холмов вокруг Шварценфельза. Подготовка к выборам в полном разгаре: на собраниях выдвигают и обсуждают кандидатов, активность населения исключительная. В самом конце апреля одна из машинопрокатных станций округа, та самая, что в Нимбурге, где курьез у Павла Поперечного приключился, — получила от Немецкой экономической комиссии и Союза профсоюзов Красное знамя — за выдающиеся успехи в предмайском соревновании. Алексей Петрович ездил, присутствовал на вручении, радовался, слушая, как хвалят Павла Поперечного за учебу... А там и предвыборная подошла к концу, и надо было чуть не через день ездить в магистрат, где все кипело: окончили регистрацию кандидатов, подготовили бюллетени, избирательные участки. И к Торвальду надо было наведываться — история с Гроше, огненным факиром, давно забылась, теперь надо было обеспечить спокойствие и порядок на собраниях и во время голосования...
Итоги выборов для многих оказались неожиданными: после стольких лет тяжелой войны, после всей той клеветы и ненависти к коммунизму, к русским, которые двенадцать лет умело и настойчиво сеяла среди немцев пропагандистская машина Геббельса, — после всего этого минуло всего-то четыре года, а в Восточной Германии более половины избирателей проголосовали за дальнейшее укрепление антифашистско-демократического режима. Это при тайном-то голосовании! Каждые два немца из трех — «за»! И у них, в Шварценфельзе, и в самом городе, и в округе голосование прошло дружно. Выходит, и линия наша в отношении немцев была верной, и поработали славно, потому что Алексей Петрович с войны знал — на испуг немца не возьмешь, а переубедить когда сможешь, а когда и сил не хватит. Сил, или знаний, или умения. А тут убедили миллионы людей. Было чем гордиться. Но Алексей Петрович после первой минуты удовлетворения глянул на другую цифру — больше тридцати процентов воздержались или сказали «нет». Что это были за люди? — не персонально, этого, разумеется, не установишь, а вот из каких они слоев — это выяснить можно и должно.
Вряд ли будут против нового так называемые «умзидлер» — тысячи и тысячи семей, переселившихся из Польши и Чехословакии: землю им по реформе дали, кредит предоставили, скотом все обзавелись. Переселенцы тут осели прочно. Понравился Алексею Петровичу один дед, у которого пришлось заночевать в Пистерице на прошлой неделе, когда машина забарахлила и ехать на ночь глядя по горной дороге было бессмысленно. Тот деревенский философ, устроившись на табурете в углу — за один стол с господином майором сесть постеснялся, сколько Алексей Петрович ни звал, и домочадцам не позволил — поглаживая гладко бритый, морщинистый подбородок, такого наговорил... «Все в жизни, господин майор, дерьмо, и сама жизнь дерьмовая. Я всю жизнь кормил своим дерьмом свой несчастный клочок земли по ту сторону Рудных гор, и тем, что земля родила, питался. А здесь земли дали побольше, чем у меня было, и земля — ум готтес виллен, что за земля, и налоги, готт зай данк, терпимые, и если господин майор обещает, что господин барон не вернется, то я обещаю господину майору урожай, настоящий немецкий урожай, три десятка доппельцентнеров с гектара — это единственное, что я умею!» И рядом с ним сидел, изредка согласно кивая головой, однорукий детина — один из трех только и остался в живых.
Конечно, Алексей Петрович объяснил, что господин барон фон Штромберг, осевший где-то в Гессене, на Западе и славший сюда время от времени тайные письма с угрозами, не вернется, если сам этот дед и еще тысячи таких, как этот дед, не захотят. Еще они долго толковали — о машинопрокатных станциях, и как они будут работать, и кому будут давать машины, и на каких условиях — дед был дотошный. Нет, этот судетец со своим одноруким сыном не станет голосовать против, и брат деда — он жил там же, в Пистерице, по соседству, — не станет, и все крестьянское сословие после земельной реформы «за».
О молодежи тоже говорить нечего — тут все правильно строится: молодежные магазины, производственные участки,
