астрономов о природе небесных тел, спросил:
«Я понимаю, как люди определили природу небесных тел, особенности их строения и их физические свойства, но скажите, пожалуйста, как люди узнали названия небесных тел».
В самом деле: почему вещь – предмет (явление) называется так, а не иначе? Этот вопрос кажется и простым, и сложным одновременно. Простым, если разделять концепцию абсолютной произвольности всяких названий (обозначений), сложным, если понимать, что подобная произвольность редко бывает абсолютной, а сама проблема перерастает в проблему мотивировки названия, в известной мере связанной с проблемой этимологического значения слова.
Проблема значения слова была уже в центре не только древнеиндийской филологии, но и древнеиндийской философии. Уже тогда умели различать в слове его номинативную, метафорическую и чувственную функции. Значение слова рассматривалось в связи с учением о поэтическом символе: слова, обозначая предметы (явления), вместе с тем сохраняют свой «звон» или «эхо звона» (dhvani «двани»). Характер подобного «звона» следует так же тщательно изучать, как и характер обозначения самих предметов (явлений). Проблема мотивировки любого названия уже тогда обращала на себя внимание[83].
Этот интерес никогда не угасал и позднее, хотя и поддерживался по разному поводу, то в связи с этимологическими разысканиями, то в связи с более отвлеченными размышлениями о природе названий, то в связи с разработкой теории поэтического языка. Попытку разобраться в типах мотивировки слова сделали лингвисты-компаративисты в первой половине минувшего столетия.
Проблема знака во второй половине этого же века специально интересовала американского ученого-философа и математика Чарлза Пирса (1839 – 1914). Различные современные концепции знака обычно связывают с его именем. Уже в нашем столетии проблема знака и проблема значения была остро поставлена Ф. де Соссюром в его «Курсе общей лингвистики», посмертно опубликованном в 1916 г. Хотя часто утверждают, что «современная постановка проблемы лингвистического знака» связана с именами Пирса и Соссюра, знатокам научного творчества Соссюра до сих пор не удалось обнаружить у него следов знакомства с публикациями Пирса[84]. Поэтому точки соприкосновения Соссюра и Пирса в трактовке знака нужно объяснять не влиянием второго ученого на первого, а «духом времени», постановкой самой проблемы накануне и в эпоху обоснования теории относительности.
Но и в эту эпоху единства взглядов не наблюдалось. Сама проблема освещалась с разных методологических позиций.
Резкое несходство теоретических позиций обнаруживается и в современных истолкованиях знаков и знаковости. Весьма разнообразные доктрины можно свести к трем основным концепциям. Согласно одной из них, все естественные языки человечества являются такими же знаковыми системами, какими оказываются искусство, литература, религия и «прочие семиотические системы». Здесь прямо выравниваются в одну шеренгу все семиотические системы. Языкознание рассматривается в одном плане с любой другой знаковой системой. Подчеркивается равенство всех знаковых (семиотических) систем. Литература, искусство и даже религия оказываются в одном ряду с языком, хотя первые три системы изучаются «уже не вполне лингвистическими методами»[85].
Находятся исследователи, которые идут еще дальше по пути подобного отождествления.
«Нет принципиального различия между языковым актом и художественным произведением. Художественное произведение, как и язык, имеет характер знака»[86].
С подобным отождествлением языка и художественного произведения «в акте знаковости» соглашаются, однако, далеко не все исследователи. Гораздо шире распространена другая концепция, согласно которой из ранее перечисленных «семиотических систем» лишь язык выступает как последовательно знаковая система, тогда как художественная литература, имея дело с индивидуальностью писателя и его идеологией, к знаковым системам непосредственно не относится[87]. Наконец, третья концепция основывается на убеждении, что в любом естественном языке имеются лишь элементы знаковости (фонетический облик языка), но что в целом ни один естественный язык не может быть знаковой системой. Люди, говоря на родном языке, оперируют не знаками как таковыми, а значениями, ибо знаки сами по себе являются не двусторонними, а односторонними единицами (имеют только форму)[88].
Таковы три, методологически и принципиально различные концепции, характерные для филологии нашего времени: 1) все сферы и области филологии – это знаковые сферы и знаковые области, 2) из всех областей филологии только язык является последовательно знаковой областью, 3) в языке имеются лишь элементы знаковости (фонетика), тогда как в целом язык не может быть знаковой системой, ибо он непосредственно связан с мышлением, является нашим реальным, практическим сознанием и оперирует не односторонними, а двусторонними единицами (и в лексике, и в грамматике), наделенными определенным значением. Так могут быть кратко определены три противоположные истолкования знаковости в различных областях современной филологии.
Острота столкновения между представителями этих концепций оказывается тем более заметной, чем категоричнее защищают свое понимание знаковости адепты каждой из этих концепций. Так, например, в коллективном исследовании «Общее языкознание» глава о «знаковой природе языка» излагается так, будто бы другие осмысления этой проблемы являются несовременными и устаревшими[89]. При этом авторы не объясняют, как представление о знаковой природе языка и представление о языке, как о реальном сознании, неразрывно связанным с мышлением, должны не противоречить друг другу, не отрицать друг друга.
Защитники знаковой природы языка обычно ставят вопрос «от противного»: если бы противники знаковости языка были правы, непонятным оказался бы факт многоязычия, факт различных наименований одних и тех же предметов (явлений) в разных языках. Между тем вторая проблема в действительности не имеет никакого отношения к первой. Подчеркивая единство знака и значения в любом национальном языке, исследователь исходит из единства, сложившегося в данном языке исторически в отличие от аналогичного единства в других языках, в особенности в языках неродственных. Думать иначе, значит переносить законы функционирования искусственных сигнальных кодов на законы функционирования национальных языков, природа которых принципиально отлична от природы любого искусственного кода (см. об этом следующую главу). Защита знаковой природы языка обычно ведется под знаменем сближения лингвистики с семиотикой и кибернетикой. Поэтому концепция знаковой природы языка объявляется концепцией современной, а ее противники – лингвистами несовременными, отсталыми, непонимающими нужды научно-технической революции[90].
Между тем в действительности все обстоит гораздо сложнее. Можно отождествить лингвистику и семиотику и не быть современным лингвистом, если одновременно не учитывать, что любой национальный язык – это не только определенная система обозначений, но и результат своеобразного отражения всей деятельности людей, говорящих на данном национальном языке. Признак современности не может ассоциироваться лишь с признаком «семиотичности». Первый признак не только гораздо сложнее, но и многоаспектное второго. К сожалению, подобное различие очень редко учитывается в наших острых современных лингвистических спорах.
Еще важнее другое: концепция знаковой природы языка необычайно обедняет природу национальных языков, а следовательно, и лингвистику, науку об этих языках. В
