ему какое-нибудь новое насаждение – а она посвятила этому искусству всю жизнь, – он всегда думал, как долго это будет продолжаться. Но в остальном это был отличный месяц, как бы ни проводил время Эодан. Он теперь назывался телохранитель, хотя носить оружие разрешалось только нубийцу. Он сопровождал Корнделию в ее неожиданных поездках по местности, организовывал охоту в лесу, чтобы она могла смотреть, иногда боролся в спортивных матчах с самыми сильными и смелыми рабами из этого и соседних поместий. Несколько раз она даже отправляла его с поручениями на два-три дня, например, в город за какими-нибудь припасами. Он думал использовать эти возможности для бегства, но нет, он слишком плохо знает Италию, его точно поймают и убьют. Ждать, тщательно планировать или даже завоевать свободу для себя и Викки в этом римском мире. Это возможно, если набраться терпения…Тем временем одинокие поездки на чистокровных лошадях по подернутым дымкой полям или по лесам, где живут только дриады и углежоги, были для него даром, почти свободой.
Сейчас он возвращался с одной из таких поездок. Ехал быстрым, поглощающим мили шагом, успокаивали стук копыт и скрип седла, ветер в лицо приносил чистый летний запах его лошади. Он богато одет; его туника, плащ и сапоги простого покроя и приглушенных цветов, но ему нравилось чувственное ощущение ткани. Волосы его пригладил легкий ветер, и он сидел прямо, как копейщик; и, когда увидел виллу, темную на фоне розового и золотого закатного неба, едва не издал кимврский клич. Все-таки – Корделия! Он сдержал лошадь и улыбнулся, потом пустил ее галопом, и они со звоном и фырканьем въехали на задний двор.
– Хей-а!
Эодан спрыгнул на плиты двора, бросил узду конюху и быстро пошел к воротам в сад. Кратчайший путь в атриум через розы.
Проходя через их аромат, он остановился. Фрина была в саду одна, рвала ранние цветы. Над ее головой далеко вздымалось ослепительное бронзовое облако, небо за ним приняло цвет ее глаз.
– Приветствую, – сказал он.
Она распрямилась. Простая белая стола падала строгими складками, но не могла скрыть ее оленье изящество. У нее нет изобилия Корделии, и она почти не трогает его сердце, но он понял, что никогда не думал о ней просто как мужчина, как об еще одной привлекательной малышке.
Ее лицо – мягкие линии и несколько дерзких, почти лихих углов – застыло. Она повернулась, словно собралась уходить, но набралась решимости и продолжила работу, не обращая на него внимания.
Он не понимал, в чем дело – может, его короткая поездка дала ей время поразмыслить, но подошел к ней и сказал:
– Фрина, если я тебя обидел, как я могу искупить вину, если ты мне не скажешь, в чем дело?
Она стояла к нему спиной, наклонив голову. Он увидел, что под мягкими локонами черных волос ее шея почти детская. Почему это наполнило его нежностью. Она сказала, очень тихо, так что он с трудом расслышал:
– Ты меня не обидел.
– Тогда почему ты меня сторонишься? Когда я, проходя, здороваюсь с тобой, ты никогда не отвечаешь. Ты неделями не говоришь мне ни слова.
Голос ее стал чуть громче, но он дрожал.
– Ну, некоторым женщинам приятно, когда ты их лапаешь. Я не из их числа!
Эодан почувствовал, что краснеет, как небо на западе. Он неловко ответил:
– Почему ты не даешь мне возможности объясниться? Я поступил неправильно, когда поцеловал тебя. Прошу у тебя прощения. Но я был одержим, во мне была Сила, которой я не мог сопротивляться. И неужели я так сильно тебя обидел?
Тогда она посмотрела прямо на него и сказала голосом, в котором слышались слезы:
– Ты прежде всего обидел себя самого.
Эодан отвел взгляд. Посмотрел на тропу у себя под ногами. Бронзовое облако посветлело над недавно распустившимися розами. На западе, над самой покрытой виноградными лозами стеной, он совершенно отчетливо видел зеленую полосу. Где-то мычала корова, в остальном было очень тихо.
Наконец он сказал медленно, слово за словом, как будто молотом придавал форму чему-то внутри себя:
– Я понял. Но ты меня не поняла. Говорят, ты еще девственница. Что ж, ты прокляла меня за что, чего сама не понимаешь.
Пальцы Фрины стиснули стебель розы. Шипы укололи ее. Она посмотрела на яркие капли крови, вытерла их о платье и сказала, почти не разжимая губы:
– Может быть, ты прав. Я думала о тебе по-своему. И когда ты поступил не так, как я ожидала, ты меня обидел. Но, наверно, я действительно тебя не понимала.
– Я не привык говорить о таких делах, – с усилием сказал он. – У кимвров все не так – не так сложно. Жены не изменяют мужьям, не предают их. Мужья… ну, да, иногда у мужчины бывает женщина. Но у мужчины другие потребности. Мной овладела Сила земли; в тот день во мне был Бык, Фрина. Больше того… Тебе не понять, что я почувствовал, когда ты рассказала… рассказала о том, что стало с моей женой, матерью моего сына, которого она убила, чтобы он оставался свободным. Можешь ли ты понять, как я стремился к… как это называется… к утешению, которое ты могла мне дать… или кто-нибудь другой? Понимаешь? – спросил он, умоляюще протягивая к ней руки.
Фрина потерла глаза.
– Понимаю, – прошептала она.
Он сжал руку в кулак и ударил им по другой ладони, ударил снова и снова.
– Викке нисколько не помогло бы, если бы я позволил Быку во мне кричать так громко, что я бы больше ничего не слышал, – сказал он. – Это для меня новая мысль, ты дала мне ее: то, что между мужем и женой в счастье и в горе, может измениться, спит ли он один или нет, когда она отсутствует.
– Я в этом не уверена, – ответила она. – Мужчина не может отвечать за нее. – Когда она подняла голову, он увидел, что ее лицо в слезах. – Но я могу ошибаться. Я мало что об этом знаю.
Эодан с печальной улыбкой на краях рта сказал:
– С того времени, как я женился на Викке, и до того, как мы пришли на Рудианское поле, я не прикасался к другой женщине. Не в том дело, что не было возможности – были, но мне жаль было тратить время, которое я мог бы провести с ней. Ты мне веришь?
Она молча кивнула.
– Что ж. – Эодан протянул руку в манере, какой научился у римлян. – Будем друзьями?
Она крепко пожала ее. Закат перешел в сумерки. Теперь Эодан видел
