Фрину как бледную тень.
Она наконец сказала отчужденно, но горько:
– Не хочу, чтобы ты думал, Эодан, что я осуждаю тебя из-за того, что какой-то мертвый философ говорил о целомудрии. Просто я верю, что твой случай похож на мой. Мне тоже бывает одиноко. Но я вижу, что надежды ложны. нет совершенно одинаковых мужчин и женщин, нас всех преследуют наши собственные фурии. Помоги мне забыть об этом, Эодан!
Он спросил, чувствуя новую боль:
– А что было с тобой, Фрина?
– В нашем хозяйстве в Платее был мальчик, – сказала она очень тихо, так, словно он только тень под вечерней звездой. – Он тоже был раб, ненамного старше меня… Для меня он был как солнце. Мы как-нибудь могли получить друг друга… О, рабам разрешается заводить семьи, раб может даже создать свой дом. Но потом кредиторы хозяина надавили на него. Антиной ушел первым. Я видела, как его уводили. Говорят, его продали в Египет.
Это было три года назад, – устало закончила она. – Но я и сейчас иногда ночью просыпаюсь от сна, в котором он целовал меня.
Мысли Эодана смешались. Он думал, что не мог бы позволить ей посмотреть на другого мужчину. Но даже если бы она это сделала, согласилась ли бы она родить сына, которого могли бы продать в Египет?
Вслух он сказал:
– Слышала ли ты, Фрина, что кимвры никогда не лгут, дав клятву.
Она вздрогнула, словно просыпаясь.
– Что ты хочешь сказать.
– Кольцо клятв, которое я держал, когда женился, могло быть переплавлено на побрякушки для римских шлюх, – горько сказал он. – Однако я поклянусь, что не положу на тебя руку, как мужчина кладет на женщину, если ты сама об этом не попросишь. А я не думаю, чтобы ты захотела.
Я хочу, чтобы ты думала, что у тебя есть друг, которому можно доверять, – закончил он.
Он сам не понимал, почему дал такую клятву, может, снова услышал крик Викки.
– Я принимаю твою клятву, – прошептала она.
И неожиданно она убежала. Он слышал, как она плачет в темноте. В такое время большинство предпочитает оставаться в одиночестве. Он тяжело пошел в виллу.
Корделия сидела в атриуме, лампы освещали ее, и она была круглой тенью и ярким светом. Она играла с прялкой, потому что для римской матроны все еще модно представляться домохозяйкой. Снаружи, среди белых домов портика, мальчик-раб из Сицилии пел и играл на лире. Его высокий чистый голос так красив, что было решено: он должен навсегда его сохранить.
Корделия подняла голову. Блеснули ее влажные белые зубы.
– Здравствуй, мой Геркулес.
– Здравствуй, госпожа, – рявкнул Эодан, не в силах приглаживать свой тон. Он стоял, сложив руки, и смотрел на нее сверху вниз.
– Что это? У тебя лицо, как гнев Юпитера, мой друг. – Корделия откинулась, глядя на него суженными черными глазами. – Были неприятности в пути?
– Никаких неприятностей, госпожа. Вот деньги, которые я не истратил.
Он снял с пояса тяжелый кошелек и бросил его на стол. Денарии зазвенели так громко, что Корделия вздрогнула.
Одним гибким движением она встала, и тонкий шелк показал, как она напряжена. Губы ее раздвинулись. Ее крик привлечет нубийца, привратника и с дюжину сторожевых псов. Его свяжут и сделают с ним то, что она пожелает. Эодан почувствовал холодок на спине. Нужно быть осторожней.
Сознание, что он, сын Боерика, должен быть осторожен с женщиной, как рвота.
– Что с тобой? – сердито спросила она.
– Прошу прощения, госпожа. – Эодан опустился на одно колено и покорно склонил голову. – Я был расстроен.
Корделия рассмеялась, встала и подошла к нему. Провела рукой по его спутанным волосам на склоненной голове.
– И почему мир так тебя расстроил… Геркулес? – спросила она.
Он знал, каким должен быть ответ.
– Потому что я был вдали от тебя.
Он встал, потом неожиданно, просто потому что должен был как-то пережить свой стыд, схватил ее и прижал к себе. Его лицо погрузилось в мягкую темноту.
– О, – ахнула она. – О… не здесь… подожди…
Но руками она прижимала его голову. Он уложил ее на пол. Она беззвучно рассмеялась и попыталась выбраться из-под него. Он использовал свою силу, чтобы удержать ее. Тонкий шелк рвался под его пальцами.
– Зверь! – сказала она, раскрыла губы и закрыла глаза.
Снаружи мальчик на мгновение остановился, вспомнил приказ и снова запел. В песне говорилось о легионере в Азии, вспомнившем о своей матери.
Потом Корделия отвела Эодана в свою спальню. Служанка принесла им вино и печенье. Девушка украдкой посмотрела на него, рот ее дрогнул, и он вспомнил, что как-то она согласилась встретиться с ним после восхода луны.
– Геркулес, – сказала Корделия, не обращая никакого внимания на девушку. Они лежали в постели, она прижалась к нему и уткнулась носом ему в шею. – Ты большой безумный Геркулес.
Он не чувствовал удовлетворения жеребца, какое она давала ему раньше. Сегодня она оставила его пустым, причем он сам не понимал, каким образом. Он не чувствовал, что предает кого-то, – до этого раза. Держа чашу с вином в ослабевших пальцах, он спросил:
– Госпожа, почему ты не называешь меня моим настоящим именем?
– Потому что его может носить любой человек, – ответила она, – но есть только один сын Алкмены. [Алкмена – в греческой мифологии мать Геракла (Геркулеса). – Прим. пер.]
Если он не хочет умереть, он не должен говорить, что чувствует на самом деле. Но по крайней мере может отказаться от собачьей готовности доставлять удовольствие. Он может прямо сказать:
– Госпожа, когда-то моей привычкой было проявлять доброту. И мне больно принимать ее, ничего не даря взамен.
Ему хотелось крикнуть: «Я не домашнее животное, не твоя игрушка. Я свободный человек с именем, которое дал мне отец. Я благодарен за облегчения, за снятые цепи и за твое тело. Но между нами нет ничего глубокого. С твоей стороны – развлечение на несколько недель, с моей – старания раба получить, что можно, стремление отомстить хозяину и тревога, что будет с ним, когда он тебе надоест. Я больше не буду рабом. Я уйду к моей жене».
Но он слышал ее слова:
– Геркулес, ты дал мне больше, чем знаешь сам.
Удивленный, он повернулся к ней. Никогда раньше не видел, чтобы она краснела: краска, как прилив, поднималась по ее груди, горлу, щекам и лбу. Она ногтями впилась ему в запястье и не смотрела ему в глаза. Он слышал ее сливающиеся быстрые слова:
– Ты думал, почему я пью, и сплю с мужчинами, и позорю себя и своего мужа? Думал, это просто безделье и
