— Моя помощница, Александра Салтыкова. Из младшего рода, — с легкой ухмылкой предвосхитил он уже готовый сорваться с уст мужчины вопрос. — Князь Трубецкой, Трофим Иванович. Мой…
Он еще что-то говорил, но я словно оглохла.
Князь Трубецкой!
…Он как акула, схарчит и даже не заметит…
…Главное, не привлечь его внимания. В противном случае лучше самоубиться. Будет не так страшно и больно…
В разговорах отца с Андреем, Ревазом и дядькой Прохором, которые я подслушивала, имя князя Трубецкого упоминалось не раз. Не все я поняла — большую часть просто не удавалось расслышать, но для осознания того, что князь не среди наших друзей, вполне хватило.
И вот теперь… Лично у меня было ощущение, что я сама, добровольно, сунулась к тигру в клетку.
* * *
Биология тоже на «отлично». Как гарантия поступления. И не важно, что через десять дней будет еще один поток. Высший проходной балл я уже получила.
Ночь перед экзаменом была бессонной. И не волнение стало тому причиной, а вопрос: что делать? С одной стороны, не хотелось и дальше мелькать перед глазами князя Трубецкого. С другой…
Так и металась до утра, как в помутнении. То в одну сторону, то в другую. Немного «прояснилось» к экзамену. Тут хочешь не хочешь, а надо брать себя в руки. Однако стоило выйти за дверь экзаменационного зала, как сомнения нахлынули с новой силой. Перед глазами стоял то образ Тамары Львовны — еще совсем молодой, носившей под сердцем ребенка, то ее супруга, князя Трубецкого.
И взгляды. Его. Ее.
Хоть вой, но ведь не поможет.
Я уже и вправду собиралась разреветься — благо в коридоре находилась одна, как на меня «снизошло». Целитель я или нет?! А если целитель…
Как тогда, в поезде, приняв решение, больше не колебалась. Выйдя из здания, в котором принимали экзамен, направилась ко второму, где находилась кафедра практического целительства.
Не скажу, что эта короткая дорога далась легко. Вновь появились сомнения и желание развернуться, раз и навсегда забыв про свой порыв, но я продолжала идти, пока не поднялась на второй этаж и не остановилась у первой же двери ведущего направо коридора.
Тихонечко стукнула, вроде как проявив воспитанность, быстро открыла дверь, чтобы уже окончательно не дать себе отступить.
Профессор сидел за столом и читал что-то с экрана планшета. Людмила Викторовна, которую я тоже ожидала увидеть, устроившись в кресле, листала журнал.
Заметили меня оба сразу. Переглянулись.
— Что-то случилось? — поднялся Данила Евгеньевич. — Завалила экзамен?
Качнув головой — на горло словно петлю накинули, резко выдохнула. Бывало у меня такое. От излишнего волнения спазмом стягивало.
— Я должна была еще вчера сказать…
— Так, подожди, — остановил меня профессор.
Подойдя, усадил меня на диван. Сам, подхватив стул, сел напротив.
Как ни странно, но этого времени хватило, чтобы окончательно успокоиться. Ну и принять тот факт, что делаю все правильно.
— А теперь рассказывай. — Мягкой, доброжелательной улыбкой он дал понять, что готов услышать все что угодно и поддержать меня в любой ситуации, какой бы она ни была.
И я ему верила.
Хоть и не должна была.
Бросив взгляд на Людмилу Викторовну — та отложила журнал и теперь наблюдала за нами, сосредоточилась. Поведать всего я не могла — имелись нюансы, о которых не стоило никому знать, так что мне предстояло быть весьма аккуратной и следить за словами.
Мысленно попросив прощения у отца — он ведь не мог предположить, в какую ситуацию попаду, как школьница сложила руки на коленях и начала издалека:
— Мне было около десяти. Со мной уже занимались, но результат был слабым. А иногда его и совсем не было. И вот в один из таких моментов я сорвалась. Закатила истерику, кидалась всем, что попадало под руку. Кричала, что бездарная, что у меня нет сил. Что лучше от меня отказаться сразу, чтобы не было стыдно.
— Тебе это никого не напоминает? — то ли поддерживая меня, то ли ностальгируя, вдруг произнес Данила Евгеньевич.
Людмила Викторовна в ответ загадочно улыбнулась, потом хохотнула…
Когда со мной произошла та история, отец сказал, что такое случается со всеми хорошими целителями. Момент неверия в самих себя. Мне было десять, но я запомнила. А еще я поверила. Не в себя — отцу. И верила всегда, даже когда хотелось плакать. И не важно от чего. От брезгливости, вынося судно. Или от усталости, сотни раз отрабатывая магемы.
Вздохнув — несмотря на бурную жизнь, по отцу я уже соскучилась, решила продолжить:
— Тетя, у которой я тогда жила, дала прореветься, а потом, когда успокоилась, рассказала историю. Это случилось во время Персидского конфликта. В деревню после тяжелых ранений вернулся молодой мужчина. Был он огневиком, и очень сильным. Но попал под обстрел, его посекло осколками, в том числе и от магических снарядов, которые перебили не только заднемедиальный канал ноги, но и несколько периферических.
— Без постоянной целительской поддержки — безусловная ампутация, — вздохнув, посетовала Людмила Викторовна.
— Вот именно! Ампутация. Он это знал, но от операции отказался. Мол, бабка — знахарка, все поправит. И она действительно поправила. Через месяц мужчина начал потихоньку ходить, а через полгода уже выплясывал на собственной свадьбе. Я тогда подумала, что тетя этим примером хотела мне сказать, что главное — верить, но спустя несколько лет история получила продолжение. Та бабка умерла, и мужчина пришел к наблюдавшей за ним много лет тете, чтобы передать секрет лечения.
— Подожди… — воспользовавшись паузой, подобрался профессор. Только был этаким умиротворенным добрячком, а тут…
Нет, гнили я в нем не чувствовала. Скорее азарт естествоиспытателя, готового за открытием отправиться хоть на край света.
— Люсенька… — Он растерянно посмотрел на супругу.
— Я услышала то же, что и ты, — опередила профессора Людмила Викторовна.
Поднявшись, налила в стакан воды из стоявшего на столике графина, подала Даниле Евгеньевичу:
— Выпей, пока не взорвался.
Тот осушил стакан несколькими крупными глотками. Выдохнув, вскочил, дошел до окна, развернулся…
Я и не хотела, но улыбнулась. Наблюдать за находившимся в смятении профессором было весьма познавательно. Как морщит лоб, как шевелит губами, собираясь сказать, но не находя в себе сил произнести то, что рвалось изнутри. Как отводит взгляд, чтобы тут же вновь посмотреть на меня…
Дожидаться, когда он все-таки задаст свой вопрос, я не стала:
— Как оказалось, все было очень просто и имело прямое отношение к моим детским стенаниям.
— Просто?! — возмущенно вскинулся профессор, но тут же затих. Лишь смотрел на меня так, что хотелось его пожалеть.
