Книга Сердце Рароха - Элли Флорес

Что ни говори, Златан мог быть очень свирепым, когда требовала обстановка, но зато со своими и у себя был само радушие и щедрость.

— А можно всего понемногу… И здоровья тебе, родич, во век века, — Вестник сел в указанное кресло и вытянул ноги. — Ох, староват становлюсь. Раньше мог сутками верхом скакать, да с ветром наперегонки, а нынче… Печально житие человеческое, только войдем в разум — и уж пора на свалку вперед ногами.

— Кому пора? — развеселился хозяин и отложил палочку-писало в особый стаканец, прибитый сбоку к столешнице; в другом стаканце уже лежали чиненые перья, нужные, чтобы писать набело, не не дешевой бересте, а на дорогой коже-телятине. Взявшись за колокольчик, он позвонил два раза. — Тебе? Не смеши, не то лопну, а мне еще доклад князю писать, семь потов проливать над цифирью клятой. Вон смерды и закупы податей почти четвертуху не довезли, и как это объяснять главному казначею прикажешь?

— Какие смерды, небось пригородные? Скоро сбор урожая в окраинных селах и деревнях, а по всему видно, год хороший, довезут, — Мормагона одолевала зевота. Да, возраст и бессонная ночь берут свое, и пусть старина Златан его не переубеждает. — И потом, у тебя мошна набита так, что скоро треснет. Сыну копишь, знаю, да лучше вовремя князю положенное отдать и милости его не лишиться, чем утаить златник-другой и навлечь его гнев.

— Мудр ты, аки змий подколодный, — задумчиво почесал нос Златан. — И то правда, довезут, а не достанет сколько-то, из своих доложу. Князю лучше не перечить… Постой-ка, видел я тут кое-что, не забыть бы…

И он стал перебирать берестяные свитки, морща лоб и что-то приговаривая сквозь зубы.

От нечего делать Мормагон рассматривал полки вдоль стен с сотнями свитков и сложенных вместе восковых дощечек. Были тут и вовсе диковинные книги — каменные таблички с полустершимися письменами на забытых языках. Да уж, затейник этот Златан, сам-то не особо книги жалует, а вот сыну, охотнику до подобных штук, насобирал сокровищницу, князя достойную.

Вестника кольнуло вдруг внезапной завистью: сыну бы и он мог оставить многое. Да вот ни жены, ни наследника нет. И вряд ли будет. Почему? Сам и виноват, упустил ту единственную, с которой сердце взыгрывало, что теперь терзаться зряшно.

Неслышно вошла женщина с опущенными глазами, с красивыми русыми волосами, убранными по-замужнему, но с длинной прядью у левого виска, что означало вдовство.

Поставив тяжелый поднос с угощением и напитками на большой стол в центре комнаты, она встала, сложив руки на переднике и ожидая дальнейших приказаний.

— Ступай, Малуша, — ласково сказал Златан. Служанка поклонилась и так же тихо вышла. — Вот уж кого не отпущу ни за какие коврижки. Не стряпуха, чистое золото, из ее рук и лапоть съешь, не подавишься. Ну что смотришь, налетай. И мне ломоть хороший отрежь да налей мятненькой. Перцовку нельзя, целитель неделю как запретил, подлец, говорит, раз в боку колет, надо поститься. Подери этих целителей Темновид, тьху!

И со смачным плевком, полетевшим, к счастью, не на драгоценный черновик доклада, Златан откинулся на спинку кресла и вздохнул.

Отдав должное всему принесенному, мужчины распустили кушаки и принялись вспоминать все важные события, миновавшие со дня их последней встречи. Особенно интересной оказалась встреча наместника-воеводы с дальней родственницей Бранибора Стоезерского, вышедшей замуж в Гон, но не забывавшей писать сестре и зятю по ту сторону границы. Те ей отвечали и между делом рассказывали, что же при княжеском дворе творится, чем тамошние люди дышат.

— Я тебе вот что скажу, родич, — заключил недолгий рассказ Златан. — Князь Бранибор хорошо помнит ту схватку, что была меж его покойным папашей Гудоном и дедом нашего Беломира, Стоумом. И так же крепенько помнит, что Стоум после победы отнял ту златоносную и среброносную полосу земли, что на юге лежит. Точит его злоба лютая, и ее он своим сынам передал до капельки. Не миновать нам драки великой, зуб дам, не миновать.

И, потемнев ликом, наместник-воевода прижал запотевшую чашу с остатками льда ко лбу.

Мормагон поморщился и допил свою рюмку. Огненный шар прокатился по желудку и заставил закусить следующим ломтем мяса.

Рудники. Один золотой и два серебряных. В них и был корень неизживаемой вражды между князьями. До эпохи завоевания той земли в Сольском княжестве не чеканили своей монеты, завозили чужую. Когда земля перешла к Стоуму, первое, что он распорядился сделать — нарисовать и отлить пробные монеты с его профилем спереди и гербом, пчелой меж двух колосьев пшеницы, сзади. Нечего и говорить, как сильно изменились благодаря этому правила торговли внутри княжества и за его пределами, как возросло уважение к Стоуму — но и страх также. А страх имеет свойство размножаться и пускать корни там, где при другом положении цвели бы любовь и покой.

Брак Беломира с дочерью враждебного князя был заключен едва ли не чудом: когда портрет только что вступившего на престол молодого слепца рассылали всем подходящим невестам, двор Бранибора сначала решили исключить. Но вмешался главный казначей, тоже молодой, но очень способный Велислав, и настоял на отправке копии Бранибору.

А потом прилетела удивительная и радостная весть о том, что Бранибор готов отдать свою младшую дочь за Беломира. И подписать Рудничный ряд — двусторонний договор о передаче права на аренду спорной земли сроком на пятьдесят лет. Но была в том ряду оговорка: в случае развода или жестокой обиды княгини, а также в случае отсутствия наследника мужского пола спор возобновляется, и Бранибор оставляет за собой право требовать землю назад. Все понимали, что это означает — новую войну. Войну, к которой никто в Сольском княжестве не был готов…

— Пока Пребрана жива, нападать на нас он не станет. — Несмотря на уверенность в собственных словах, язык на последнем слове запнулся. — Она — заложница мира между нашими княжествами.

— А долго ли проживет княгиня? До меня слухи доносятся разные, — Златан перекатил чашу к могучей потной шее. — Бают люди, совсем выжила из ума, руки на себя хочет наложить… Уф-ф, хорошо.

— Сделаем так, чтобы жила и цвела, — твердо ответил Мормагон и поставил рюмку на поднос. Затем подошел к окну и встал рядом с родичем, разглядывая заплутавшую бабочку-синекрылку, парившую совсем близко.

Сомнение вернулось к нему — сделать должна эта девка-баженянка, Весняна Осьминишна. Но хоть и умна она, и упряма, что твоя дикая кошка, немочь Пребраны не поддалась ни одному,