что это все невзаправду, что, как показывают в многосерийных фильмах про милицию и жуликов, ситуация лихо разрешится сама собой, а отвратительное социальное явление отправится туда, куда ему положено, то есть — на свалку истории.
- Начнем с того, что платить нечем. Триста рублей — это три мои зарплаты, я ведь не какой-нибудь известный в народном хозяйстве ученый, я лаборант всего лишь, пусть и старший. Запас у меня есть, но там всего семьдесят рублей с копейками, сумма сравнительно ничтожная. Твоя стипендия тоже курам насмех, 24 рубля, несерьезно. Мама и папа... - Семенов-старший сделал многозначительную паузу, как бы давая младшему возможность с негодованием отказаться, чем младший и не преминул воспользоваться.
- Маме и папе даже говорить страшно! - младший тряс головой так активно, что, не будь черти, а также их потомки, полукровки и квартероны, прочно защищены от мозголомки самой сутью своей интересной национальности, старший, да и кто угодно другой на его месте, мог бы предположить, что с младшим случился нервный припадок.
- Маме и папе мы и не скажем, - уточнил старший. - Особенно маме. Старики у нас крепкие, но не настолько, как хотелось бы, и проверять пределы их крепости никакого желания нет. Совершенно никакого. Кроме того, тут вот какое дело: даже если мы каким-то чудом, на грани перехода тервера в термаг, добудем триста рублей прямо сейчас, зуб даю — будет мало. Окажется, что ты неправильно понял, что прошло уже больше одного дня, что у тебя какие-то купюры потертые... Это, брат, такого пошиба публика, что тянуть из тебя деньги будут бесконечно, а потом все равно сломают тебе карьеру и жизнь парой неаккуратно сказанных слов. Вот что, - старший брат вдруг принял решение. - Платить мы не будем. И ты не будешь. Ни рубля им, тварям ненужным, ни копейки.
- Станем драться? - удивился младший брат. - Я не умею, да и ты, кажется, тоже. Звать ребят нельзя, это как самому всем все растрепать. Есть, конечно, отдельные граждане, но мне кажется...
- Ты не просто младший, ты еще и... Драться с кем? С этими? Тебе лишних дырок в теле не хватает, или, может, у тебя открылась неучтенная способность — ловко отбивать взглядом острые предметы? Да хоть тупые и тяжелые! Драться еще глупее, чем платить. - Старший перевел дух и немного снизил обличительный накал.
Мысль, пришедшая в немножечко рогатую голову почти сразу, завершила свою эволюцию и предстала в законченном виде.
Семенов-старший рассуждал так: во-первых, порочна сама идея бороться с бандитами своими силами. Нормальный советский гражданин никогда не сталкивался с организованной преступностью, и что с ней делать, понятия совершенно не имел. Власть предержащие даже сам факт наличия черной прослойки общества признавали редко, сквозь зубы, и регулярно отчитывались об очередном сокращении негодяйского поголовья — и в переносном, и, иногда, в прямом, смысле.
Во-вторых, все то, что старший поведал младшему, он, старший, прочитал в брошюре общества «Знание» о зарубежных карточных мошенниках. Лаборант подозревал, что в целом он прав, но может ошибаться в деталях.
В-третьих, идти в милицию было бесполезно, или около того: в той же брошюре писали о тесной смычке преступности и низовых полицейских структур. Советская милиция, конечно, дело совершенно другое, но червячок сомнения, тонкий и короткий, немножечко угрызал.
В итоге получалось, что самостоятельно справиться не получится, в милицию идти бесполезно, и обратиться стоит к ее, милиции, старшему брату — всесильному Комитету Государственной Безопасности. Не ко всему КГБ, конечно, но к одному из лучших его представителей, с которым Семенов-старший был знаком (и тешил себя надеждой, что неплохо). Лучший представитель гордо носил на рукаве две звезды, отзывался на обращение «товарищ старший майор», и, даже еще лучше, «товарищ старший майор государственной безопасности», и служил в Университете в хлопотной, но страшно полезной должности начальника первого отдела.
- Есть у меня идея, имеющая все признаки неплохой, - вслух подытожил старший. - Только маме мы ничего не скажем. Особенно — маме.
***
Советская Европа, 12 августа 2000 года. Совсем недавно.
Капитан-лейтенант Гюнтер Корсак
Из Аахена П-119 вышла вовремя: за что немецких товарищей действительно стоило уважать, так это за невероятную, почти не присущую хээсэс, пунктуальность. И то верно — добрая половина жителей северной Вестфалии содержала в себе, опять же, не менее половины крови крепких эйфельских дворфов, народа вменяемого, работящего и ценящего время — что свое, что чужое. О квартеронах, восьмушках и других причудливых и интересных сочетаниях не стоило и упоминать, тем более, что принципиального отличия как бы нет: дворфья кровь очень сильна.
Так вот, большой подземный ангар города Аахена как раз и обслуживается дворфами, многие из которых ведут свой род от угольщиков, выбравших за века те самые пещеры, которые когда-то были угольными пластами, а теперь стали базовыми полостями порта подземных лодок.
Лодка шла ходко: здесь, в этой части Советской Европы, практически не встречалось избыточно твердых пород, или, наоборот, коварных плывунов. Первые приходилось обходить поверху, вторые — старались проскочить на максимально возможной скорости, постоянно контролируя положение лодки в пространстве по трем точкам и динамике. И то, и другое было и непросто, и опасно, требовало серьезнейшего напряжения ума и сил, поэтому всякий подземник радовался, когда заниматься такими вещами не приходилось.
П-119, как и все остальные лодки проекта П-4 — кораблик совсем небольшой. Строго говоря, бронекатер, пусть и закрытого грунта. Ходит недалеко, воюет не очень больно, зато маневренности просто роскошной.
Если проводить аналогию между загадочным военно-подземным флотом и куда лучше знакомым населению флотом военно-морским, ближайшим родственником П-119 можно было бы назвать детище капиталиста Люрссена, мелкий, шустрый и очень опасный эс-бот. Однако, как учат нас классики, всякая аналогия ложна, да и не годится сравнивать замечательное изделие рабочих и инженеров Советской Германии с гнусным орудием режима столь чудовищного, что его даже упоминать вслух нельзя без специальной оговорки — «Запрещено на территории СССР».
Сейчас, сразу по выходу из базы, небольшие недостатки проекта казались несерьезными, а достоинства — очевидными и приумножающимися. Экономический ход отбирал у реактора намного меньшую мощность, чем крейсерский, или, тем более, форсаж, поэтому отсеки были ярко освещены. На сколько-нибудь разумной дистанции не ожидалось опасного противника, поэтому режим молчания не соблюдался, и в отсеках было
