Погребение на монастырском кладбище не обязательно свидетельствовало о религиозных заслугах, но подтверждало высокий социальный статус. Социальные различия закреплялись в средневековых погребальных практиках, и погребение рядом с церковью или святыми (ad sanctos) было основным их показателем. На кладбищах существовали различные социальные зоны; под стенами церкви хоронили элиту, а на периферии – сервов и прокаженных. Во многих англо-норманнских монастырях богатые люди и семьи могли купить сотоварищество с монахами[98]. В обмен на богатый вклад в обитель им обещали погребение и поминание в молитвах вместе с усопшими братьями. Пример договора сотоварищества сохранился в епископских письмах и грамотах, и не исключено, что он относится к семье самого Уильяма[99]. Мать Уильяма была похоронена на монастырском кладбище Норвича, возможно, согласно некоей форме сотоварищества, хотя Томас Монмутский пишет: «Почитая сына, мы с честью погребли его мать на своем кладбище»[100].
Описание Томасом перенесения тела Уильяма на монастырское кладбище (чего он сам не видел) соответствует похоронным обрядам для знатного лица[101]. Тело обмыли, приготовили и положили на одре в центре собора; была отслужена заупокойная месса, после чего тело должны были положить в простой деревянный гроб и похоронить на кладбище под стенами капитула[102]. Когда копали могилу, нашли каменный гроб, и Уильяма похоронили в нем. Такие саркофаги, сохранившиеся со времен поздней античности, повышали статус усопшего и придавали ореол преемственности и легитимности гробницам аристократов XII века[103]. Обычно при перенесении святых мощей главную роль играл список приглашенных лиц, и вся церемония продумывалась самым тщательным образом[104]. Нет никаких сведений о том, что на заупокойной службе по Уильяму присутствовали какие-то высокопоставленные персоны.
Насильственная смерть Уильяма (кто бы ни сотворил это насилие) также сыграла свою роль в процессе его канонизации. У англосаксов была старинная традиция связывать неожиданную насильственную смерть со святостью[105]. В 1147 году в Португалии во время Второго крестового похода англичане прославляли своих соотечественников, павших в битве, как мучеников (вопреки учению церкви) и сразу после смерти сообщали о чудесах, совершавшихся вокруг их тел[106]. В Рочестере в графстве Кент в 1201 году пекарь Уильям из Перта попал в засаду и погиб, когда отправлялся в паломничество; вокруг его тела происходили всяческие чудеса. По народной традиции, святость останков определяется не личностью убийцы, а тем, как человек умер[107]. Однако Томас Монмутский утверждал, что на самом деле стоит на той же богословски правильной позиции, что и его оппоненты: «Причина страстей, а не сами муки, творит святого»[108].
Самый красноречивый контекст, в котором следует рассматривать утверждения о святости Уильяма, вышел из-под пера аббата Гвиберта Ножанского. Гвиберт, кроме своих воспоминаний и трудов по истории и богословию, также написал трактат о святых и мощах в северной Франции. За два десятилетия до смерти Уильяма Гвиберт (ум. в 1124 году) высмеивал господствующее представление о том, что мальчика из хорошей семьи, погибшего на Пасху, должно автоматически считать особенно святым:
Я воочию видел, о чем со стыдом рассказываю, как обычный юноша, связанный близкими кровными узами с неким знаменитым аббатом и бывший (по слухам) оруженосцем некоего рыцаря, умер в деревушке совсем рядом с Бове в Страстную Пятницу, за два дня до Пасхи. Тогда, ради святого дня, в который он умер, люди начали приписывать умершему юноше неоправданную святость. Когда об этом пошли слухи среди селян, всегда развешивающих уши в ожидании чего-то новенького, к его могиле крестьяне со всей округи понесли пожертвования и восковые свечи. Что тут еще говорить? Над его могилой воздвигли надгробие, окружили ее каменным строением, и даже из Бретани стали приходить огромные группы крестьян, хотя знатных людей не было. Мудрый настоятель и его набожные монахи, видя все это и соблазнившись множеством приносимых даров, терпели измышление фальшивых чудес[109].
Гвиберт описывал ситуацию, необычайно похожую на историю Уильяма из Норвича. Как и юноша из Бове, Уильям происходил из уважаемой семьи; считалось, что Божий перст указал на его истерзанное тело в Страстную пятницу, а обнаружили его на следующий день, в Великую субботу; местные монахи впоследствии поддержали почитание Уильяма. Но жители Норвича проявили тот же скептицизм, который выказывал Гвиберт относительно юноши из Бове. Судя по тому, как часто и рьяно Томас Монмутский в «Житии и страстях» обличал своих неназванных противников, многие сомневались в правоте Томаса. «Они готовы обличать и не желают восхвалять они вредят репутации [Уильяма], унижая растущие хвалы усопшему… и тем самым преследуют его, унижая его, – жаловался Томас на своих противников, добавляя: – Они называют самонадеянностью именовать святым того, кто таковым не является. Мы же утверждаем это без тени сомнения».[110]
