в кулак.
Его громкий болезненный выдох. Секунды затишья, и тишину разрывает оглушительный удар. Меня аж подбрасывает вместе с сердцем, словно скакнувшем куда-то вон из тела.
Нет, он не пытается выбить дверь, та даже не заперта. Он весь на эмоциях, точно так же как я в растерянности. И нет, я давно не наивный ребёнок, прекрасно понимаю, чего мы оба хотим. Достаточно одного-единственного приглашения, чтоб этот месяц прошёл ярче всей прожитой жизни. Просто разум воем вопит о последствиях. Если я унижу мужа изменой, то перестану себя уважать.
— Впусти, — сотрясает он мою выдержку с очередным ударом по двери. На сей раз мягким, будто бьёт ладонью, и продолжает тихо, обрывая сердце хрипнущим голосом. — Клянусь, ты секунды не пожалеешь.
А вот это хлещет от души, по живому. Дурман окончательно распадается, выпуская на свет такой резкий диссонанс, что меня начинает мелко трясти.
— Я уже пожалела, — прижимаюсь лбом к дверному полотну. — Дамир, да что с тобой?! Мы едва знакомы. Так нельзя! Нельзя просто взять и переспать только потому, что вдруг так захотелось. Мы же взрослые люди.
— И что мешает двум взрослым людям сделать друг друга счастливыми? Пока что я вижу только дверь! Которую ты зачем-то захлопнула перед моим носом.
— А я вижу обязательства, — запрокидываю гудящую голову, принимая решение, от которого протестующе ноет и тянет в груди. — Я не собираюсь участвовать в этом безумии. На рассвете меня здесь не будет.
Молчание за дверью замогильное. Слышно только выдох резкий, как от удара.
— Уверена?
Яростно.
— Абсолютно.
Отчаянно…
— И совсем не будешь сюда рваться? Хоть бы и мыслями, — сухой ироничный смешок наждачкой проходится по нервам. Буду. Первое время точно буду, а потом пыль времени присыплет краски, притупит эмоции… — Бросай всё и останься со мной.
… затрёт заманчивость его бредовых рассуждений.
— Позволь мне быть с тобой.
… затянет забвением топкую трясину его голоса.
— Позволь мне сделать тебя счастливой.
… и я обязательно буду счастлива. Не с Алексом, так с кем-то другим. С кем-то, кого не швыряет в крайности.
— Боже, да мы знакомы второй день! — неверной рукой стираю с лица воду. Не дождь — слёзы, горячим градом сбегающие по моим щекам. — Это как минимум смешно для таких громких заявлений.
— По-твоему, мне нужны годы, чтобы понять, чего я хочу от жизни? — зло звенит сталь в бархате. — Какой смысл оттягивать?
— А какой смысл спешить? Ещё и выставлять это серьёзным отношением к жизни! — дрожь в голосе как роспись под собственным просчётом. Какие всё-таки эти Стрельниковы похожие! Алекс, делая мне предложение, обещал то же самое. В итоге я нахожусь здесь, потому что в нашем браке есть всё, кроме счастья. Правда, мне тогда было двадцать, пора бы поумнеть. Хотя бы перестать ломиться на старые грабли, да ещё того же производства.
— Пока ты решаешься, эта самая жизнь проходит мимо, — набирает обороты его ярость. — Мы могли бы не разменивать её, стоя по разные стороны двери, как два идиота!
— Дамир… Очнись. Куда ты так торопишься? — медленно сползаю на корточки, подкошенная непонятной слабостью. Звук по ту сторону двери зеркальный, усиливающий внутренний раздрай. — Впереди ещё тонна времени. К чему эта спешка?
— В тебе говорит толпа, а не прожитый опыт. Уверен, тебя просто никогда по-настоящему не касалась смерть… Я ведь прав? — хриплый смех леденит надломом. — Не поверишь, как на самом деле легко «ещё» превращается в «уже». По щелчку, любимая…
Звук его отдаляющихся шагов разбавляется насвистыванием. Сам мотив мне незнаком, но это совершенно точно колыбельная. Безмятежность мелодии абсолютно не вяжется ни с общим настроением, ни с темой разговора, но зато настолько органично вплетается в местный антураж, что я и бровью не веду. Как, оказывается, быстро перестаёшь чему-либо удивляться.
Шерше ля фам
Дамир
— Дамирка, кончай свистеть в доме, денег не будет.
— Денег не будет, если у меня вдруг руки отсохнут, — ставлю лукошко на стол, стискивая плетёную ручку до хруста в пальцах.
Дед Анисим накрывает мою кисть морщинистой ладонью. Сжимает несильно, как в детстве, когда я убивался из-за малейшей ерунды. Мать затягивала колыбельную, в любое время суток пытаясь тут же уложить меня спать, отец что-то бурчал про силу воли, а вот он единственный твёрдо верил в стойкость моей психики. Только беда по обыкновению, постучалась, откуда не ждали.
— Ты лучше скажи, чего один воротился? Повздорили уже? — не отстаёт Анисим. — Да не пыхти так! Дело житейское. Я пирогов напёк, сходи, да гостью к столу позови. Глядишь и разговор опять завяжется. На сытый желудок всяко мириться проще, — наконец, внимательно заглянув мне в лицо, он хмурит морщинистый лоб и проводит рукой по седым волосам. — Тяжело с тобой Дамирка. Прыть её твоя пугает. Женщины не такие решительные, им путь к отступлению подавай.
— Не придёт она, — взвинчено играю ножом, пуская вскачь по кухне солнечного зайчика. — Давай свой пирог и корзинку, сам отнесу.
Тяжело вздохнув, дед принимается стучать тарелками. Прячет глаза, будто я не понимаю, о чём он сейчас думает. Анисим, наверное, единственный меня не осуждает. Но думает об этом постоянно… помнит…
— Не лез бы ты к ней в таком состоянии.
Помнит!
— Она уехать хочет, — в сердцах вгоняю в стол остриё ножа.
— Тем более, — твёрдо, с нажимом глядя мне в глаза. — Что твоё, то будет твоим. Никто не отберёт. Никуда не сбежит.
— Сам разберусь, — беру из его рук прикрытую платком корзинку, стараясь успокоить бешено бьющееся сердце. — Спасибо.
Замешкавшись, отламываю кусок от ветки боярышника и оставляю сверху на платке. Вряд ли вкус поцелуя способен удержать, но не запирать же её!
Или да?..
За месяц ведь можно и передумать. Месяц лучше, чем ничего.
Дверь гостевого дома заперта. Опасно хлипкая, тонкая дверь.
Мой стук проваливается в никуда, туда же оседают остатки терпения. Внутри каждый нерв шипит кроваво-красным, плавит мысли в дикие инстинкты, но я слишком хорошо помню, какова их цена. С трудом разжав пальцы, просто оставляю корзинку на лавочке. Не я запирал, не мне и отпирать.
Нельзя давить. Нельзя навязывать. Поэтому твёрдым шагом возвращаюсь в усадьбу. Беру оставленный на кухне нож и, пройдя мимо лестницы на второй этаж, запираюсь в своей второй заколоченной мастерской.
Этой ночью я также не буду спать. Боюсь уедет, слова не сказав. Я не готов прощаться, но если всё-таки придётся, буду ждать.
Юния
Стук прекращается как раз в тот момент, когда я осознаю, что погорячилась. Дамир может запереть эту дверь на любые замки, заколотить все окна,
