На поводке
— У тебя ледяные руки, — Дамир склоняется, не переставая топить меня в ультрамарине, но я в последний момент отворачиваю лицо. Ещё до того, как в полной мере осознать, насколько сама этого хотела.
От волны разочарования, расходящейся его сорванным выдохом по моей щеке, разум окончательно разворачивает мир вокруг своей оси.
Я внутренне рычу, захлёбываюсь немым криком, но проклятые рефлексы уже сработали. Кричи не кричи, а момент назад не отмотаешь. Может, оно и к лучшему. Незачем всё усложнять.
— Думаю, нас заждались, — убираю руку, безуспешно пытаясь подавить волнение.
— Как скажешь, — выдыхает он раздосадовано, но всё же с уважением к моему решению. Которое, само собой, Стрельникову не понравилось.
Лёгкая улыбка скользит по его лицу и вот она лучше любых слов говорит о том, насколько он раззадорен. Дамир теперь не даст мне прохода. Он и не собирался, а я не то чтобы категорически против. Себе-то можно признаться. Мужской интерес, безусловно, приятен, пока он остаётся в рамках приличия.
Весь обратный путь меня изводит ощущение, что мы нарочно наматываем лишний метраж. Чем ближе усадьба, тем медленнее наш шаг, тем сильнее накрапывает холодный октябрьский дождь. Стрельников ест прямо с отломанной ветки плоды боярышника, в открытую прожигая меня взглядом. Я же думаю о его губах и уже втором за сегодня несостоявшемся поцелуе. Какой-то совершенно дурной день.
— Переждём, — вдруг отрывисто произносит Дамир, хватая меня за руку.
Под раскидистым каштаном, куда он меня тянет относительно сухо. Я не возражаю ни когда Стрельников оттесняет меня к стволу, ни когда он откидывает капюшон моей толстовки.
— Я по-хорошему должна сейчас спросить, что ты вытворяешь.
— Кому должна? — по его губам проскальзывает лёгкая тень самодовольной улыбки. — Алексу, который предпочёл тебе чужие мозги? Или обществу, сплошь живущему двойными стандартами?
— Я не собираюсь обсуждать это с тобой.
— Это я не собираюсь слушать твой самообман, — в его глазах стремительно темнеет бирюза. И с каждым произнесённым словом гроза в них переходит в шторм, светлея ближе к зрачку всполохами молний в буре.
Тот же невыносимо вызывающий взгляд, каким он прожигал меня вчера у ворот: «раздевайся и так далее». Моя реакция на провокации неизменна — я не ведусь.
— Предлагаю на том и сойтись. Это разговор немого с глухим.
— Принято, — едва заметно улыбается Стрельников, незначительно расслабляя хватку на моём запястье. В его второй ладони появляется знакомая резинка для волос. — Кстати, Збышек передаёт тебе свои искренние извинения. Но ты бы всё равно не оставляла свои сокровища без присмотра. У паршивца на редкость короткая память.
— Спасибо, — шепчу севшим голосом, не отрывая взгляда от сосредоточенного лица Дамира, пока он с нарочитой медлительностью натягивает мне на руку резинку.
Мои губы лихорадит жаром его дыхания. Наверное, сказывается избыток не самых благочестивых мыслей. Ещё и сон… схожий запах, тот же шелест мелкого дождя. Та же хрупкая грань между желаемым и явью. Изматывающий соблазн воспользоваться моментом… и тем, что мы одни, а значит мы одни будем знать, как может быть… как могло бы быть…
Он склоняется ниже, пуская мои мысли под откос.
Сейчас я сплошные инстинкты.
— Останови меня, если я увлекусь… — не договаривая, Дамир мягко раздвигает языком мои губы. Вены опаляет разряд убийственного удовольствия. Чем глубже он проникает, тем меньше во мне остаётся меня. В лёгких запах масляных красок, во рту травянистая сладость боярышника, в ушах частое прерывистое дыхание… это больше, чем близость. Крах реальности. Ярчайший вкус запрета. Одновременно гармония и хаос.
По груди разливается жар его рук, проникающий даже сквозь пару слоёв одежды. Дамир сдавленно чертыхается на разницу в росте и рывком приподнимает меня над землёй, чтобы впечатать собой в ствол дерева. Если в лёгких до этого и оставался воздух, то он его выбивает красноречиво упёршейся мне в живот эрекцией.
— Перестань… — стучу по широким плечам, пытаясь вернуть себе бьющийся в истерике рассудок. Тянущее удовольствие вяжет кровь во вспыхнувших сосудах, вскрывает запертые глубоко желания, заставляя инстинктивно запрокидывать голову. От моей непоследовательности Дамир лишь сильнее заводится: ласкает, прикусывает, зализывает… уговаривает, настаивает, требует. Его сорванное дыхание на коже сладко бьёт по мышцам и больно хлещет по мозгам. — Хватит… Хватит!
Не слышит или не хочет слышать. Не знаю! Ничего не знаю. Но если мы сейчас же не остановимся… даже думать об этом не буду. Стыдно. И до адской боли хочется, чтоб продолжил вот так лихорадочно впиваться губами мне в шею, будто дорвался до женщины впервые за много лет.
Ещё несколько самых отвязных секунд моей жизни — шаткий баланс на острие невозврата и он вперяется в меня мутным мятежным взглядом.
— Останови, значит? — невесело усмехаюсь, а голос хриплый, чужой. Тело ломит, разум вопит. Шквал эмоций требует сорваться, но Дамира, по сути, не в чём упрекнуть. Он свободный, молодой, горячий. Его право предложить, моё было отказать.
— Только не говори сейчас того, чего не испытываешь на самом деле, — также хрипло произносит он, выпуская меня из рук.
— Просто не трогай меня больше, договорились?
Не оборачиваясь, шлёпаю по лужам и всеми фибрами души чувствую, что идёт следом. Неслышимый за издевательским шёпотом ливня, но осязаемый, как если б удерживал на натянутом поводке.
По щелчку
Стрельников нагоняет меня у самого порога.
— Пригласи на чай. Мы оба продрогли, — звучит с нажимом, с отчаяньем. С мучительной мольбой.
Нет, нет и ещё раз нет — торопливо взбегаю по скользким ступенькам.
Чем ближе его к себе подпускаешь, тем большего он требует. И требует настойчиво, будто боится как бы чары ни спали, почём зря. Абсолютно напрасно. Жар его губ забыть не так просто.
Пока я проворачиваю ключ в замке, Дамир хватает меня за локоть. Обернувшись, встречаюсь взглядом с горящими глазами, в которых ещё беснуются последствия моей слабости, и это разрывается во мне бешеным откликом. Полыхающий в агонии самоконтроль трещит и стонет.
— С Анисимом чаи гоняй, — высвобождаюсь, проклиная свой дрогнувший голос. Откуда в нём столько мольбы? Откуда столько надрыва? Стрельников хмурится, явно считывая мои эмоции все до единой. Ну и пусть. Пусть! Мы друг другу по-прежнему никто. Минутная слабость. Помрачение. Блажь. — Я кажется по-человечески просила больше меня не трогать!
Дверь за мной громко хлопает. Я не нарочно, это обледеневшие пальцы не удержали ручку. Зажмурившись, прислоняюсь к ней спиной, всем существом внемля стоящему по ту сторону Дамиру. Я слышу, как разбивается о тонкое дверное полотно его дыхание и то, как ногти медленно скребут по дереву, собираясь
