я…
— Да? Говори.
— Мне нечего говорить, — отрезала она. — Не надо больше вопросов, пожалуйста. Не мучай меня.
Несколько минут он смотрел на нее. Затем взял ее за руку, лицо его потеплело.
— Забудь все, что я сегодня говорил, — попросил он. Но в голосе его еще звучали обвинительные нотки.
— Хорошо, Майкл, — сказала Элисон и отвернулась.
— Я говорю серьезно. — Майкл взял бутылку вина, встряхнул ее, чтобы проверить, осталось ли там что-нибудь, разочарованно поставил обратно и побрел на кухню.
Он возвратился с новой бутылкой бордо и со штопором.
— Знаешь, который сейчас час? — спросил он, вытаскивая пробку из бутылки.
— Нет, — ответила Элисон, не желая смотреть на часы.
Майкл разлил вино по бокалам.
— Три часа, если верить правым часам. — Он виновато улыбнулся. — И примерно три пятьдесят девять и пятьдесят четыре секунды, если верить левым. — Он сделал глоток из своего бокала и замолчал.
— Не знаю уж почему, но я люблю тебя, — прошептала Элисон, поднимаясь со стула. Она подошла к Майклу, присела к нему на колени и ласково обняла его. — Черт тебя побери…
Он бросил выразительный взгляд в сторону спальни, она, улыбаясь, смотрела на него, затем встала и медленно пошла по направлению к двери. Майкл взял со стола бокалы и бутылку и подошел к камину разворошить дрова, чтобы они быстрее прогорели.
— Кто это? — спросил он, снимая с полки фотографию.
— Брат Герберта Гувера, — рассмеялась Элисон.
Поднеся снимок ближе к глазам, он покачал головой и произнес:
— Не будь смешной. Это вовсе не брат Герберта Гувера.
— Это зависит от угла зрения, — ответила она, расстегивая пуговицы на блузке.
— Кто это?
— Чарльз Чейзен.
Он поднял брови.
— Сосед сверху. Из квартиры 5-Б. Нанес мне визит вместе с кошкой и попугаем перед самым твоим приходом.
Майкл продолжал изучать снимок.
— Какую-то кошку я видел, — сообщил он, облокачиваясь о каминную полку.
Элисон вопросительно посмотрела на него.
— Черная с белым. Она бежала вверх по лестнице.
— Это Джезебель, — сказала Элисон. — Странно, что Чейзен разрешил ей разгуливать по зданию одной. Он так трясется над ней и над птицей.
— Сколько ему лет?
— Думаю, под восемьдесят, плюс-минус пять лет.
— Немного не в себе?
Она с сожалением кивнула.
Майкл разглядывал фото со всех сторон.
— Его физиономия здорово смахивает на чернослив. Рассердившись, Элисон подошла к камину.
— Очень смешно, — проворчала она, отнимая у него фотографию.’ Языки пламени тотчас же заплясали на стекле. — Все, что нужно, он соображает. — Она поставила снимок обратно на полку. — Он просидел у меня целый час, рассказывая историю своей жизни. Рассказ, как ты догадываешься, был весьма содержательным. Жалкое зрелище: маленький старичок, у которого ничего не осталось, кроме кошки, птицы и воспоминаний.
— Бывает и хуже.
— Не хотела бы, чтобы моя жизнь пришла к такому финалу: просыпаться по утрам лишь затем, чтобы ждать, когда, наконец, наступит вечер. И коротать дни за беседой с кошкой. — Элисон протянула руку, коснувшись плеча Майкла, и сняла с полки камею. — Он думал, это Герберт Гувер. И я не смогла разубедить его. — Она погладила рукой резную поверхность. — И знаешь, я даже рада, что мне это не удалось.
Майкл тихонько взял ее за подбородок и поцеловал в переносицу.
— Почему бы нам не поговорить о нем как-нибудь в другой раз, — предложил он и принялся расстегивать рубашку.
Элисон улыбнулась и пошла вслед за ним в спальню.
В комнате было темно. Майкл стоял перед большим зеркалом, висевшим позади кровати. Смутное отражение было почти неподвижным. Лишь редкое мерцание уличных огней и грациозные движения тела Элисон нарушали покой неясных очертаний и глубоких теней. Элисон повесила блузку в шкаф справа от кровати. Никогда еще ее тело не казалось ему столь желанным и чувственным, как сейчас, в полутьме зеркала.
Он снял рубашку, сложил ее и повесил на спинку стула. Подошел к окну и начал опускать штору.
— Не надо, — тихо проговорила Элисон, — здесь некому подглядывать.
Майкл выглянул наружу, кивнул и отпустил веревку.
Элисон сбросила с кровати покрывало и легла.
— Ты счастлива? — спросил он.
— Очень.
Майкл снял последнее, что на нем оставалось — коричневые носки, — и осторожно пробрался к кровати. Обвив рукой ее плечи, он прижал ее к себе и нежно целовал ей уши и гладил грудь. Внезапно он остановился. Зажег ночник и нащупал висящее у нее на шее распятие.
— Что это? — спросил он, тяжело дыша.
— Распятие.
— Вижу. Откуда оно у тебя?
Элисон перевела дыхание.
— Из комнаты моего отца.
— Не знал, что ты католичка.
— Разве?
Он покачал головой.
— И давно?
— Всю жизнь. — Элисон помолчала, щурясь на свет ночника, затем протянула руку и выключила его. — Тебе обязательно разговаривать со мной при свете?
— Элисон, ты никогда…
Она не дала ему договорить:
— Последние несколько лет я почти отошла от всего этого. Совсем отошла.
— Это очевидно.
— Но в детстве я верила.
— А почему перестала?
— Майкл, прекрати. Поговорим на эту тему потом.
Он решительно замотал головой, снова включил свет и повторил свой вопрос.
— Давай так: я просто утратила веру, — сказала она, прекрасно понимая, что такой ответ не устроит его. Она глубоко вздохнула.
— Это как-то связано с тем, что ты ушла из дома?
— Нет. — Элисон пыталась держать себя в руках, но раздражение прорывалось наружу.
— Не идет тебе это, — произнес Майкл, помолчав.
Она прижала распятие к губам.
— По-моему, оно очень красивое.
— Оно-то красивое. Католичество тебе не идет.
— Почему бы не предоставить мне самой судить об этом?
— Я лишь высказываю свое мнение.
— Ты просто не можешь допустить существование чего бы то ни было, что чуждо тебе!
— Ты сама не веришь в то, что говоришь!
— Да это ясно как день!
— Яс пониманием отношусь к любой религии. Но если память мне не изменяет, ты была убежденной атеисткой.
— Люди меняются.
— Судя по всему, да.
Она отвернулась.
— Я протестую против допроса в подобной обстановке. Ты находишься у меня в постели, а не в зале суда.
— Я не допрашиваю тебя.
— Ты занимался этим весь вечер. Не успел в дверь войти.
Майкл сел и уткнулся головой в колени.
— Все. Хватит, — произнес он, с трудом сдерживая ярость. — Я не желаю тратить время на дурацкие споры.
— Начал ты. Я рта не раскрывала. Все, что я сделала— это надела свое старое распятие — подарок отца. И что с того?
Он кивнул головой.
— Прости. — Он снова прикоснулся к цепочке. — Хочешь носить эту штуку — хорошо. Хочешь ходить в церковь по воскресеньям — хорошо. Я просто немного удивился.
«Удивился», — подумала Элисон, лишь сейчас осознав, что и сама была удивлена не
