всегда в иудаизме, если устное учение записано, оно приобретает канонический статус. В данном случае рабби Нахман оставил распоряжение Натану из Немирова издать эти сказки с точным переводом на иврит, напечатанным над оригиналом на идише. Когда в свое время современный идишский рассказ дебютировал, он имел вид такой же двуязычной книги, сейфер, а не идиш- ской майсе-бихл. Натан написал предисловие на иврите, краткую биографию автора и другие наставления учителя, пролившие некоторый свет на тайный смысл сказок29. И как свойственно всякой кяите-сейфер, ее объем рос в геометрической прогрессии, поскольку каждое новое поколение добавляло собственные комментарии и комментарии на комментарии, начиная с подробного объяснения некоторых сказок, написанного Натаном из Немирова и впервые опубликованного после смерти Натана в 1845 г., до блестящего издания Сейфер сипурей майсес (Иерусалим, 1979)* которое я сейчас держу в руках и в котором собраны все комментарии, написанные с начала XX в.30.
Эти комментарии еще раз подтверждают тезис, что контекст составляет девять десятых от смысла в искусстве рассказывания историй. Так как хасиды рабби Нахмана считали его гением по установлению космического смысла в случайных деталях, они обращали особое внимание на структуру и кажущуюся избыточность сказок. А поскольку они изучали этот текст точно так же, как другие священные тексты, они были уверены в многозначности сказок, в том, что они абсолютно не допускают возможности существования единственного и узкоаллегорического значения. А из-за того что они были ди тойте хсидим, мертвые хасиды, то есть не признавали никакого другого учителя после смерти Нахмана, они считали его самого скрытым героем этих сказок.
Среди множества традиций, которые брацлавские хасиды тщательно соблюдали, было раз и навсегда установленное разделение труда между ивритом и идишем. Двуязычные тексты всегда были направлены на дифференцированную еврейскую публику. Поскольку иврит оставался языком образованных мужчин, корпус сказок, притч и снов Нахмана на иврите полнее и достовернее идиш- ского оригинала31. Идиш — для просте менчн, для простого народа, в особенности для женщин. Они гораздо реже были в состоянии обнаружить многослойность Писания, Талмуда и Зогара под поверхностью повествования. Их вполне могла удовлетворить увлекательная история и бесхитростная мораль32. Пока что все как обычно. Но поскольку впервые переписчик чувствовал себя обязанным сохранить разговорный характер повествования Нахмана, не отклоняясь ни на шаг от оригинала, и поскольку иврит использовался исключительно как высокий литературный язык, Натану пришлось изобрести смешанный иврит- ский стиль, который передал бы разговорный идиш Нахмана. В отличие от редактора книги Шивхей Бешт («Восхваления Бааль-Шем-Тову»), написанной на иврите, Натан не старался компенсировать потерю достоверности, заставляя ивритскую версию звучать эхом Писания и учености33. Наоборот, в тексте повсюду присутствуют идишский синтаксис и лексика, часто даже в ущерб грамматике раввинистического иврита и возвышенному стилю раввинистической речи34. Как мог мыслитель и учитель масштаба Нахмана допустить подобное? Безусловно, квазиразговор- ный стиль намекал на ученого автора, который по загадочным причинам начал рассказывать сказки, понятные только для идеального читателя (обязательно мужчины) и ученика Ребе.
Сходным образом удивляет идишский текст, напечатанный под ивритом. «Сказки» Нахмана из Брацлава полностью написаны не тем архаическим стилем, который идишские редакторы и издатели использовали практически повсеместно, а языком, на котором в реальности говорили в ту эпоху в Восточной Европе35. Здесь впервые признаки разговорного характера текста стали мерой его аутентичности. Все ученые ивритские обороты, которые слышны в речи рабби Нахмана, по-видимому, привнесены им самим, а не переписчиком, который пытался поднять разговорную речь до уровня литературного стандарта. Откровенная идиоматичность языка свидетельствует о рассказчике, который говорит с живой аудиторией.
Истории, которые рассказывали несколько раз для разных слушателей, неизбежно несут в себе множество смыслов. Будучи художественным произведением, в котором еврейская традиция используется в сугубо личных целях36, сказки требуют своего рода множественного толкования, обычно закрепленного за Писанием. В мистиче
ских кругах бытовала мнемоническая формула для запоминания четырех уровней в понимании библейского текста — слово пардес, акроним слов пшат, ремез, драш[а] и сод37. Модель пардеса никогда не применяли по-настоящему к «Сказкам», хотя это вполне возможно. Четырехуровневая модель прочтения имеет большое значение для понимания как традиционных хасидских комментариев, так и критических исследований более позднего времени.
Чтобы воспринимать поэтический манифест Нахмана всерьез, уверовав, что всемирный фонд мотивов и сюжетов берет начало в первичном акте швиры, следует многому научиться, исследуя структуру и язык сказок, согласно исконно присущей им брацлавской методике. Пшат, или контекстуальный подход, рассматривает сказки, которые рассказывают другие люди, как отправную точку. Ключ к смыслу лежит в девиантной структуре сказки, в несоответствии, которое читатель видит между данной историей и всеми остальными сказками прошлого. Если порядок событий внутри сказки должен был принадлежать к определенному типу, а в изложении Нахмана этот порядок исказился; если нарушено традиционное для народной сказки правило о том, что все должно повториться трижды; или если стандартный мотив спящей красавицы перевернут с ног на голову, значит, секрет тикуна в этой сказке, несомненно, кроется в этом отклонении.
Драш, или гомилетический подход, ищет соответствия внутри самого текста. Когда все сказки читаются аллегорически, каждый элемент сюже
та объясняют, исходя из другого смысла, который кроется в традиционных источниках и концепциях. В этой схеме буквальное значение пропадает. Купец больше не купец, а переодетый Сатана. Царь — это Бог, а Царство Лжи — это мир людских дел. Иногда рабби Нахман подбрасывает такие аллегорические ключи в самих сказках. Чаще они появляются в конце, в очень кратких ученых примечаниях мелким шрифтом, автором которых предположительно был Натан. Некоторые утверждают, что это не более чем дымовая завеса, сознательная попытка нейтрализовать самый высокий уровень прочтения, сод.
Будучи прочитанными как сод, каббалистически, «Сказки» достигают сразу двух целей. Каждой жестокой неудаче на земле, каждому трудному вопросу соответствует драма, которая одновременно разыгрывается в горней реальности, и они зависят друг от друга. Сказки рассказывают о столкновении миров и о силах добра и зла, которые сражаются между собой. Каждый отдельный мотив — производное от Божественного соположения сфирот, тогда как весь сюжет повторяет — целиком или частично — лурианский миф о цимцуме, швире и тикуне. Это чтение только для взрослых посвященных мужчин.
Однако ни один из этих методов: ни структурный, ни гомилетический, ни каббалистический, не обращен к экзистенциальной драме самого рассказчика, а через него ко всякому слушателю сказки. Поэтому необходим еще один подход к «Сказкам», который не зависит от первичных структур сюжета, библейских и раввинисти- ческих источников или каббалистических символов. Подтекст состоит в биографии и сложной личности самого рабби Нахмана. Это
