Выбор становился итогом борьбы различных группировок, апеллировавших к венетам и прасинам. Механизм передачи власти в таких случаях нередко был простым – физическая ликвидация предшественника.
Вообще, склонность греков к междоусобицам отмечалась еще римскими историками. Так, Геродиан, рассказывая о вспыхнувших распрях в малоазийских провинциях, последовавших после победы Септимия Севера над Песценнием Нигером, говорит: «… и это не вследствие какой-либо вражды или, напротив, расположения к воюющим государям, но из ревности, зависти, ненависти друг к другу и желания уничтожить своих же соплеменников. Это – старинная болезнь эллинов, которые, постоянно находясь в раздорах и стремясь истребить тех, кто казался выделяющимся из других, погубили Элладу».
Восстание «Ника» (Побеждай!), на котором отличился будущий победитель готов Велизарий, это, пожалуй, звездный час византийских ультрас. Случился он в царствование Юстиниана Великого. Тот, еще будучи в статусе официального преемника своего дяди василевса Юстина, изрядно фанатов подраспустил, уповая на их поддержку в случае борьбы за власть.
Вот что пишет о творившемся тогда в Константинополе современник событий Прокопий Кесарийский:
«Юстиниан, перетянув на свою сторону, венетов, которым случалось и ранее ревностно ему содействовать, сумел все привести в смятение и беспорядок. И подобным образом он довел государство римлян до полного изнеможения. Однако не все венеты сочли подобающим для себя следовать желаниям этого человека, но лишь те из них, которые являлись стасиотами (ультрас). …Не пребывали в бездействии и стасиоты прасинов и творили преступления, как только им представлялась такая возможность, хотя их-то как раз постоянно наказывали. Но это лишь придавало им решимости.
Стасиоты прежде всего ввели некую новую моду в прическе, ибо стали стричь волосы совершенно иначе, чем остальные римляне. Они совершенно не подстригали усы и бороду, но постоянно следили за тем, чтобы те были у них пышными, как у персов. Волосы на голове они спереди остригали вплоть до висков, а сзади, словно массагеты, позволяли им свисать в беспорядке очень длинными прядями. По этой причине такую моду назвали гуннской…
Почти все они по ночам открыто носили оружие, днем же скрывали под одеждой у бедра небольшие обоюдоострые кинжалы. Как только начинало темнеть, они сбивались в шайки и грабили тех, кто поприличней, по всей агоре и в узких улочках, отнимая у встречных и одежду, и пояс, и золотые пряжки, и все прочее, что у них было. Некоторых же во время грабежа они считали нужным и убивать, чтобы те никому не рассказали о том, что с ними произошло. Так как преступления продолжались, а стоящая над народом власть не обращала на злодеев никакого внимания, дерзость этих людей постоянно возрастала…
Так обстояло с венетами. Из стасиотов противоположной стороны многие склонились к ним, охваченные желанием совсем безнаказанно соучаствовать в преступлениях, другие же, бежав, укрылись в иных местах. Многие, настигнутые и там, погибали либо от руки противника, либо подвергнувшись преследованиям со стороны властей. Юстиниан совершал злодеяния не только потому, что менее всего жаждал принять сторону обиженных, но и потому, что отнюдь не считал недостойным быть явным покровителем венетов. Он отпускал этим юношам огромные деньги, многих держал при себе, а некоторых счел справедливым удостоить власти и других почестей».
Ничем хорошим такой явный беспредел закончиться не мог. И однажды из-за несправедливого судейства на Ипподроме началась буза. Причем, весьма масштабная. Пролилась кровь. За организацию беспорядков было арестовано 7 человек. Четверых приговорили к отсечению головы, что тут же и исполнили. А троих – к повешению. И тут случилась незадача, в процессе исполнения приговора виселица сломалась.
Причем, выжили один венет, другой – прасин. Партии объединились и потребовали освобождения тех, кого сам Бог помиловал. Их отбили у стражников, но на этом не успокоились, а совсем наоборот. Был подожжен Ипподром, общественные бани, город погрузился в анархию. На второй день погромов Юстиниан вышел к восставшим с Евангелием и попробовал урезонить, обещая помилование. Ответом был общий крик: «Ты лжешь осел».
И тут императору реально стало страшно. Страшно до такой степени, что он решил бежать из города. Но его жена Феодора (бывшая ипподромная проститутка, кстати) произнесла историческую фразу:
«Тот, кто появился на свет, не может не умереть. Но тому, кто однажды царствовал, быть беглецом невыносимо. Да не лишиться мне этой порфиры, да не дожить до того дня, когда встречные не назовут меня госпожой. Если ты желаешь спасти себя бегством, государь, это не трудно: у нас много денег, и море рядом, и суда есть. Но смотри, чтобы, спасшемуся, тебе не пришлось предпочесть смерть спасению. Мне же нравится древнее изречение, что царская власть – лучший саван».
И тут настал час командира гвардейцев Велизария. Дождавшись, когда основные силы ультрас собрались на Ипподроме чтобы провозгласить нового императора, он ворвался туда с отрядом готских наемников, которые принялись рубить всех направо и налево. Восстание было утоплено в крови.
Но роль прасинов и венетов не уменьшилась. Когда Юстиниан, (поддерживавший, как мы помним, последних) умер, чуть не вспыхнула новая межфанатская война. Страсти удалось успокоить примирительным официальным заявлением. Венетам было приказано сказать: «царь Юстиниан для вас умер»; а прасинам: «царь Юстиниан для вас жив». Тем самым давалась гарантия, что ни одной из партий не будет теперь поблажек.
Политическая активность димов еще долго не снижалась. Так они принимали активное участие в свержении Маврикия узурпатором Фокой в 602 году. А затем уже и самого Фоки. А Юстиниан II потерял власть, по мнению современников, потому что собирался истребить дим венетов.
Однако постепенно двухпартийность угасла. Во-первых, вооруженные подразделения димов были просто включены в армейские структуры. А во-вторых, чем дальше от античности, тем меньшую популярность имели скачки.
Но фанатская двухпартийность, как явление абсолютно беспрецедентное, конечно, останется в веках.
Настоящий Император и благоверная блудница
Никогда и нигде не было более сложного и многогранного государства. Империя оставалась вселенной, даже когда являла собой один единственный город в океане врагов. Византия одновременно ратовала против недругов своих и жестокостью, и коварством… и молитвой.
Но эти составляющие вовсе не были в лицемерном согласии друг с другом, они непрерывно боролись между собой. Имперское величие постоянно оспаривалось мятежниками и жестко обличалось святыми. И в этой непрерывной внутренней распре, постоянно ведя внешние войны сразу на нескольких фронтах, она явила пример самой долговечной империи в известной нам истории.
Уникальность Византии – немыслимо скоростные для Средних веков «вертикальные» лифты, способные конюха вознести в императоры.
Она была «два в одном» – неслиянно и нераздельно существовали ужас кровавой, порочной реальности и вершины святости. Это проявилось еще в личности самого
