из дуба: дуб крепость дает; миски, чашки — из клена: дерево легкое в обработке. Некоторые вещи раскрашивались, на иных особым способом выжигались узоры, другим оставляли цвет дерева.
К сплавнушкам высыпало чуть не все село; радости и волнений — не оберешься. Бородатые мужики торговались с хозяйками, у которых при виде богатства посудного глаза разбегались: и большую чашку хочется, и поменьше для щей надо, а уж ложки красные с золотом положить на стол чистый, выскобленный да рядом чашку поставить желтенькую липовую — чего еще надо? Все хочется купить, а деньжонок маловато. Зажав в кулак гроши, торгуются хозяйки, экономя трудовые копейки…
— Саратов уже позади. Скоро утес Стеньки Разина, — слышится на пароходе.
Володя стал ждать легендарный утес. Когда пароход наконец поравнялся с ним, утес не произвел ожидаемого впечатления — небольшой, голый, но глаза все же невольно провожали его обрывистую скалу.
Вслед за утесом показались Столбичи — белые горы, похожие на гигантские каменные столбы. Сверху заросли леса покрывали каменистые глыбы, спускаясь по краям их густыми зелеными гирляндами.
За Столбичами начинался нижний плес Волги, курганы, седая полынь, заливные пойменные луга. Незаметно доехали до Астрахани. В Астрахани Володя пробыл недолго. У берега пристани — живорыбные садки. Связки воблы, висящие на солнце, непонятный говор персов-грузчиков, сырой запах рыбы. Побывал в камышовых плавнях и вернулся в Царицын.
Три года у берега Волги пролетели стремительно и быстро. Серебристая полоска Волги уменьшалась, исчезала…
«Когда-то вновь я попаду к твоим берегам, Волга», — думал Володя, между тем как быстрые кони уносили его к степному зимовнику.
* * *
Гиляровский стоял на высокой набережной Ярославля. Весенний ветер обегал деревья и их еще голые ветви, лохматил непокрытые головы прохожих, рябил воды Волги. Легкой зыбью покрывались они, а сама она, беспокойная и чуть сердитая от зыби этой, казалось, стояла на месте.
Двенадцать лет минуло с тех пор, как пришел сюда из Вологды никому не ведомый Володя Гиляровский, пришел с узелком в руках и с мечтой в голове — побурлачить на Волге, побродить у ее берегов, узнать, как живут люди.
Часть этого времени он провел на Волге, часть далеко от нее. Чего-чего не испытал и не перевидел он за эти годы! В степях был табунщиком и объездчиком неуков, жил на зимовниках, оттуда в цирк попал — в афишах его выступления назывались: «Алексис на неоседланной лошади», из цирка — в театр, актером служил, пешком по шпалам из Моршанска в Тамбов, из Тамбова в Рязань ходил, в Перми, в Пензе, в Воронеже, в Саратове побывал с театром. Из Саратова отправился добровольцем на Кавказский фронт русско-турецкой войны 1877–1878 годов. Вернулся с солдатским Георгием — получил за храбрость. Снова театр и, наконец, литература.
«Столько видеть и не писать нельзя», — сказала ему во время совместных гастролей в Воронеже М. Н. Ермолова. Так и вышло. Он стал писать.
И вот опять Ярославль. Жадно вдыхает волжский воздух Гиляровский, ловит глазами бег реки, радостно бьется сердце юноши-поэта. Первые его стихи, напечатанные в июне 1881 года в журнале «Будильник», — о ней, Волге:
Все-то мне грезится Волга широкая, Грозно-спокойная, грозно-бурливая, Грезится мне та сторонка далекая, Где протекла моя юность счастливая. Помнится мне, на утесе обрывистом Дубы высокие, дубы старинные, Стонут они, когда ветром порывистым Гнутся, ломаются ветви их длинные. Воет погодушка, роща колышется, Стонут сильнее всё дубы громадные, Горе тяжелое в стоне том слышится, Слышится грусть да тоска безотрадная…
Ярославль совсем не изменился. Те же прямые улицы, невысокие рубленые дома. Красавец Демидовский лицей сверкал над Волгой белой Колоннадой. На берегу лежали большими грудами кули с зерном и мукой. Ветер вздувал брезент, наброшенный сверху кулей на случай дождя.
Стоя на набережной, Владимир Алексеевич с волнением думал о Костроме, где он надел лямку бурлака, о Нижнем, о Жигулях.
Впереди месячное путешествие по Волге с остановками почти во всех городах. Путешествие случилось неожиданно. Дня за два, за три до поездки к нему в Москве зашел друг актер Андреев-Бурлак. Владимир Алексеевич жил в Москве, в Столешниковом переулке. Зашел и зовет поехать на Волгу. Оказывается, Андреев-Бурлак организовал «Товарищество Московских артистов». В негр вошли столичные театральные знаменитости того времени: М. Писарев, Глама-Мещерская, Свободина-Барышева, сам Андреев-Бурлак и другие. Вся труппа собиралась совершить первую гастрольную поездку по городам Волги и показать в отрывках и целиком пьесы Островского, Шпажинского, Гнедича, Писемского, Соловьева. Главным режиссером и распорядителем всего дела, тогда еще совсем нового, артисты выбрали Андреева-Бурлака, а он пригласил Гиляровского к себе помощником по режиссерской части, администратором и артистом труппы на знакомые Гиляровскому роли по его прошлой работе в театре.
Выслушав предложение Андреева-Бурлака, Гиляровский с минуту колебался, соображая, как повлияет поездка на его работу в журналах и газетах. Но возможность проехать по всей Волге, окунуться с головой в недавнее прошлое, горящие глаза Андреева-Бурлака и его зычный голос: «Гиляй, на Волгу ж зову!» — победили. Кстати, вспомнилась запись, которую он сделал 20 апреля: «Меня предупреждают, что на время коронации я буду выслан из Москвы, как неблагонадежный».
