багряницей, а ожесточением и злостью.
Он боролся со своей ревностью. Но малейший повод со стороны жены обострял эту хроническую болезнь. От случая к случаю он, казалось, избавлялся от наваждения, от рисующих воображением порочных связей Зинаиды, но истребить её привязанности и хронический вкус к наслаждению он был не в состоянии.
Ревность добивала окончательно веру в нём в добропорядочность жены, в её искренность; стала беспокойной потребностью моральной тирании своей половинки.
*
В тот день она пришла домой поздно.
Встретил Зинаиду в прихожей. Она была навеселе.
– О, какой ты стал внимательный. Не здесь, вон там повесь пальто, – указала глазами на шкаф.
– Ты где была так поздно?
– Где была, там уж нет,– засмеялась в лицо мужу.
Андрею хотелось её ударить, но он сдержал себя.
– Дочери бы постыдилась, няни.
– Мне нечего стыдиться. У Майки, знаешь её? День рождения был.
– Но могла бы и сказать?!
– А тебе разве не всё равно?
Её вечернее платье, буквально поющее прозрачностью ажура, прошелестело мимо Андрея.
Вот бестия, всё же, как она хороша,– посмотрел за ней вслед в открытую дверь спальни.
Какая сила его толкнула за ней, неведомо никому. То ли восхищение, то ли чувство собственника, – не знает. Он хотел ею обладать. И этим всё сказано. Стаи слов вылетали из его уст от нахлынувшей в одночасье какой-то животной страсти. Он буквально сгрёб её пружинистое, как у змеи, тело в охапку и, осыпая грубыми запыхавшимися от нетерпения поцелуями, судорожно снимал с неё одежду.
– Пожалуйста, не надо, я не хочу сейчас,– пыталась вырваться из цепких рук мужа, но они сжимали её всё крепче.
– Мне больно, угомонись, – почти закричала.– Ненавижу!
На Андрея словно вылили ушат холодной воды. Враз разжались руки. Он представил себя побитым щенком у её ног.
– Ты меня запомнишь!
– И ты меня тоже!
Он не мог объяснить, откуда это у него. Отца он не помнил, хотя по рассказам матери, у него бывали эти внезапные вспышки своевольного желания ставить под угрозу надежды и чувства самых любимых людей. «Может, и от матери, ведь все говорили, что она ревнива до исступления. Вот и я такой же»,– корил себя после очередной конфликтной сцены.
Зинаида, не противореча, принимала все его обвинения, но выводов не делала.«Но разве я не жена ему? Не ведем с Галиной Григорьевной дом? Не готовим? Да, он за мной, как за каменной стеной. Не знает, где, что и как берется. Все сама приобретаю. Деньги приносит? Так на то он и мужик. Чего же еще не хватает? А, может, это и есть ревность? И я ревную??? Н-е-е-т, злюсь. Рассуждаю, как собственница. Да нет же. Разве я не достойна любви или хуже его нынешних подруг? Вон сколько мужиков рты разевают, только согласись. Пора объясниться».
И сколько потом было этих объяснений!
*
Андрей все больше и больше отдалялся. Ей уже не помогали посиделки с подругами, зачастившие застолья в кафе и ресторанах, настроение постоянно было угнетенным, недовольство росло и крепло, все чаще тянуло выпить.
Заметив, что с Зинаидой творится что-то неладное, Андрей несколько раз пригрозил ей:
– Будешь пить, выставлю из дома в двадцать четыре часа. Мне алкоголичка не нужна. Какой пример ты показываешь дочери? Спихнула её на нянечку. Ты когда у отца-то была? Не стыдно? Кстати, отвезла бы ему новую коляску. Сколько она уже может стоять в коридоре?
– Так я жду, когда ваша светлость соизволит поехать со мной, устала уже говорить папе, почему с зятем не знакомлю.
– Могли летом поехать и к отцу, и к матери моей, но ты же настояла на поездке в Турцию. А лишнего времени у меня нет.
– А на Людку из библиотеки есть?
– Не говори глупостей.
– А кто меня такой сделал? Ты шляешься, с кем попало, уже дома не ночуешь,– не раз с ревом досаждала мужу.
– Когда это было? Что несёшь? Да, противным мне становится наш дом. Машеньку ты не любишь, отдала на попечение няни, вечно пьяная, работать тебя не заставишь, с жиру бесишься… Не хочешь жить по-человечески, уходи из дома.
Улыбаясь сквозь слезы, с насмешливым, вопросительным видом Зинаида, словно, заморозила улыбку, снисходительную к этой выспренней, по её мнению, галиматье, льющейся из уст мужа.
Поначалу она боялась потерять его расположение. Потом, когда острота чувств прошла, и вправду загрустила, ей хотелось, как и прежде, быть свободной, жить по принципу «что хочу, то и ворочу».
*
У Андрея не было времени затягивать конфликты до бесконечности «Надо решать, так не может дальше продолжаться…». Придя в тот вечер домой пораньше с этим намерением, нельзя сказать, что он не волновался.
Если бы в разговор не вносилось никакой нарочитости, никакого стремления фабриковать свои догадки и предположения, он бы подбирал другие слова и выражения.
– Ты мне надоела со своими выходками, вечными гулянками, расхристанными попойками,– словно рубил с плеча, чеканил каждое слово.
– Я нахожу твою тираду плоской и дурацкой.
Зинаида научилась тщательно оттенять его зло от всамделишнего отношения к ней, и в такие минуты надевала на себя маску удивительной трогательной покорности.
– Ну, хорошо, виновата я, только не так уж я тобой и избалована, дом ведь на мне, а не на тебе…– В который раз твердила одно и то же.
– Эта твоя устойчивая привычка прикидываться бедной обиженной овечкой выглядит нелепой в минуты, когда с тобой разговаривают серьёзно. Я не намерен дальше терпеть твои разгулы.
– Не намерен, и не надо. Но я никуда не уйду. Муж ты мне или не муж, в конце-концов?
– Чего тебе не хватает?
– Не знаю, Андрюшенька. Ну, наверное, любви, родимый.
И эти её слова, ласковое обращение на фоне гнева, вдруг всё расставили на свои места. Конечно же, они растеряли огоньки былой влюблённости, и госпожа привычка оказалась неспособной укротить их эмоциональные нравы и побуждения.
Неожиданно для обоих между ними произошло какое-то примирение.
–Давай всё же в эти выходные съездим к твоему отцу.– Примирительно поцеловал жену в щёчку, а про себя подумал: «Надо же, зовут так же, как и моего, Степаном».
XIII
До посёлка Упорово машиной езды часа два с лишним.
Лесная дорога, проложенная усилиями, видимо, не одного поколения, была обычной, как все такие дороги, скупа на прямые перспективы и удобна более для пешеходов – грибников, рыболовов, охотников, чем для машин. И первое, что дохнуло на них,– густая волна крепкого и тёплого смолистого запаха хвои. Он стоял здесь густой, чистый и острый, как крепкое пьянящее вино.
