узнаешь, что на самом деле они думают о тебе, никогда не сможешь быть уверен, что сегодняшняя привязанность продлится до завтра.
Можно ли привязываться сердцем к тому, что есть сегодня, но не будет завтра? К кому же, к чему ты можешь обратить свое сердце, кому можешь дать обет вечной любви: «Все тебе и навсегда»? А если и сердце переменится, как все вокруг? А если, пообещав, оно не выполнит обещания?
С того дня он твердо решил стать воином, войти в армейскую жизнь, чтобы подавить отвращение к себе самому и к повседневности. Но с тех пор, как в Сполето ему явилось во сне чудесное предначертание, этот путь для него закрылся. Как же быть? И он вновь поддался легкомысленным бездельникам. Он больше не развлекался, но с радостью развлекал других. Как-то ночью, после великолепного пира, на котором его увенчали короной, веселая компания тихими улочками возвращалась домой, распевая серенады под аккомпанемент лютен и виол. Франциск замыкал процессию, он рассеянно нес вербеновый жезл. Остальные ушли далеко вперед, упоенные любовными песнями, он же размышлял о том сне, в котором явилось ему оружие и голос призывал его к неведомым доселе подвигам. К каким же?
Внезапно пришла догадка. А что, если слава его — на том поприще, о котором он меньше всего задумывался? Быть может для того, чтобы Всевышний его полюбил, нужно презреть все, что возвеличивает в глазах людей? Быть может враги не окружают его, они внутри, в нем самом? Быть может богатство — в нищете, слава — в презрении, любовь — в смерти? Он был настолько поглощен этими мыслями, что брел один, позабыв обо всем, но тут весельчаки заметили, что он куда-то делся: «Где наш Франциск?»
Друзья вернулись назад, один из них пошел рядом с ним и, похлопывая его по плечу, спросил, смеясь: «Франциск, да не влюбился ли ты?»
Влюбился? Да, это именно то слово, но влюбился он в тот идеал, который никто до него кроме Христа не любил сильнее. Слова друга помогли ему воплотить сво. идею и теперь он ею обладал, и он обнял ее, словно невесту, которую никто никогда не отнимет.
— Да, — отвечал он, — я влюблен, и моя дама — прекраснейшая из прекрасных Ассизи.
Приятели подтрунивали над ним, гадая:
— Это монна Лаудамия, монна Ортолана?
Франциск стоял неподвижно, смотрел на звезды и видел Бедность, пригвожденную к кресту. Христос ниспослал ему невесту.
ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА С БЕДНОСТЬЮ
Той ночью Франциск понял, что господином его будет не Гуалтьери ди Бриенне, не Фридрих II и никакой другой земной властитель, но Иисус Христос. Если знак его Господина — это крест, он последует за ним, если возлюбленная Его — Нищета, он обручится с нею. Он был настолько поглощен новыми мыслями, что уже не мог находиться среди людей, и бродил в одиночестве по пустынным улицам, чтобы лучше все обдумать — так обладатель сокровищ прячется, чтобы пересчитывать их и любоваться ими. От мыслей Франциск перешел к действиям, ведь он был не из тех, кто, увидев смутные очертания идеала, говорит: «А смогу ли я достичь его?», или же довольствуется созерцанием, а созерцая, воображает себя в действии. Он тотчас же попытался сделать все, чтобы стать преданным служителем Христа как можно быстрее.
Он начал с бедняков. В те времена их было много на дорогах, гонимых нуждой, войной и лишениями. Скольких бы он не встречал на улице, сколько бы ни приходило к нему в лавку — он подавал всем, не скупясь, как раньше одаривал друзей. Когда в порыве щедрости, он обнаруживал, что у него нет больше денег, он отдавал пряжу, пояс, плащ или берет, а когда ему нечего было отдать из верхней одежды, он уходил, раздевался, и выносил рубашку. Как-то раз, в отсутствие мессера Пьетро, мадонна Пика обнаружила, что стол завален множеством хлебцев — их хватило бы на семью, вдвое большую чем у них.
— Для чего тебе столько хлеба, милый Франциск?
— Для бедняков, мама. Я обещал давать милостыню всем, кто попросит.
Не говоря ни слова, мать с нежностью посмотрела на своего любимца.
Франциск, который прежде так искренне любил друзей, чувствовал, что сердце его разрывается. Теперь он запрещал себе все, что раньше доставляло ему радость — внимание друзей, изысканность манер, роскошные подарки, которые всегда будто предугадывали желание и следовали вкусу тех, кому они предназначались. Но ведь Господь сказал ясно, чтобы мы давали всем, поили малых сих чашею холодной воды. «…Так как вы сделали это одному из братьев Моих меньших, то сделали Мне»[7]. Нужно служить бедным, чтобы служить Богу, ибо они — Его посланники.
Но любовь к бедным не означает любви к бедности. Ты богат, радостен и щедр, пока не познаешь нужду, пока не унизишь себя прошением — лишь тогда ты узнаешь нищету, но в Ассизи это было невозможно.
Тогда задумал он совершить паломничество в Рим — вероятно, он решил это после того, как жители Ассизи под предводительством епископа Гвидо, в 1205 году, отправились за великой индульгенцией, обещаной Иннокентием III тем, кто посетит могилу апостола Петра. В то время ассизцы были в немилости у папы за то, что пошли против Церкви, избрав подеста — еретика и гибеллина, и надеялись, совершив паломничество, обрести спокойствие и прощение.
Франциск отправился в путь с дорожным мешком, который туго набила заботливая мать — он привык чувствовать уверенность и в самом себе, и в окружающем, свойственную богатым людям, и не осмеливался путешествовать без денег. Из маленького городка Ассизи он по Фламиниевой дороге пришел в Рим, возможно, впервые в жизни. В храме святого Петра он сразу же ощутил величие веры у гробницы Апостола, но, когда он увидел, что странники оставляют гроши, волна барской щедрости захлестнула его сердце. Он сказал себе: «Главному апостолу надо оказать великий почет, что же они дают ему столь ничтожную милостыню?»
Он порывисто выхватил из мешка горсть монет и бросил их к решетке алтаря у подножия гробницы. Монеты запрыгали и покатились по мрамору, гулко отдаваясь золотым эхом. Все странники обернулись на щедрого незнакомца. Франциск тут же пожалел о том, что совершил столь вызывающий поступок, и, словно желая наказать себя (тем более, что у него не осталось ни гроша), протиснулся в толпу нищих, которые занимали весь атриум храма, и предложил самому жалкому из них: «Давай обменяемся одеждой».
Сказано — сделано: сняв камзол тончайшего сукна, он надел нищенский плащ с капюшоном, изорванный,
