охватывает имена собственные, вторая же включает в себя впечатления о пережитом в действительности или мысленно; в первом случае память явно отказывается служить, а во втором производит работу, которая кажется нам странной; в первом случае налицо сиюминутное расстройство (ведь забытое имя вполне могло воспроизводиться нами до того сотни раз правильно и завтра будет воспроизводиться вновь), а во втором – длительное, беспрерывное состояние, поскольку безличные воспоминания детства, по-видимому, способны сохраняться на протяжении долгих лет жизни. Загадки, стоящие перед нами в обоих случаях, тоже выглядят совершенно различными. В первом случае нашу научную любознательность возбуждает забывание, а во втором – сохранение в памяти. Более глубокое исследование показывает при этом, что, вопреки различиям в психическом материале и длительности явлений, сходства между группами все же преобладают. В обоих случаях мы имеем дело с ошибками припоминания; воспроизводится вовсе не то, что должно быть воспроизведено, а нечто иное, замещающее. В случае забывания имен налицо действие памяти в форме подставных имен. А прикрывающие воспоминания опираются на забывание других, более существенных впечатлений. В обоих случаях некоторое интеллектуальное ощущение предоставляет сведения о вмешательстве некоего стороннего фактора, разве что в каждом случае этот фактор имеет свою форму. При забывании имен мы знаем, что подставные имена суть обманки; при прикрывающих воспоминаниях мы удивляемся тому, что они вообще у нас сохранились. Если затем психологический анализ показывает, что в обоих случаях замещающие образования сложились одинаковым образом, через смещение каких-либо поверхностных ассоциаций, то именно различия в материале, в длительности и в средоточении обеих групп заставляют нас предполагать, будто мы нашли нечто существенно важное, имеющее принципиальное значение. Это общее положение гласило бы, что ошибки и помехи воспроизводства указывают – гораздо чаще, чем принято думать, – на вмешательство тенденциозного фактора, то есть на подсознательную склонность отдавать одним воспоминаниям предпочтение перед другими.
* * *
Вопрос о воспоминаниях детства представляется мне настолько важным и интересным, что я хотел бы посвятить ему несколько замечаний, которые поведут нас за пределы сказанного выше.
Как глубоко в детство простираются наши воспоминания? Мне известно несколько работ по этой теме, в частности, труды супругов Анри (1897) и Потвина (1901)[49]. Эти работы доказывают наличие значительных индивидуальных различий между субъектами. Некоторые из тех, кто подвергался наблюдениям, относят свои первые воспоминания к шестому месяцу жизни, а другие ничего не помнят из своей жизни до конца шестого и даже восьмого года. С чем же связаны эти различия в воспоминаниях детства и какое значение они имеют? Очевидно, что для решения этого вопроса недостаточно собрать соответствующий материал при собеседовании; необходима его обработка, причем с участием тех, от кого эти сведения исходят.
Мне представляется, что мы слишком равнодушно относимся к фактам младенческой амнезии – к утрате воспоминаний о первых годах нашей жизни; тем самым мы проходим мимо своеобразной загадки. Мы забываем о том, сколь высокого уровня интеллектуального развития достигает ребенок уже на четвертом году жизни, на какие тонкие эмоциональные реакции он способен. Нас должно поражать, как мало из этих душевных событий сохраняется обычно в памяти в позднейшие годы; тем более что мы имеем все основания предполагать, что эти забытые переживания детства отнюдь не ускользнули бесследно, – нет, они оказывают на человека влияние, которое он ощущает весь остаток жизни. Тем не менее, несмотря на свое несравненное влияние, эти переживания забываются! Это свидетельствует о наличии крайне своеобразных условий припоминания (в смысле сознательного воспроизведения), до сих пор не привлекавших внимания ученых. Совсем не исключено, что именно забывание детских переживаний снабдит нас ключом к пониманию тех амнезий, которые, как показывают новейшие исследования, лежат в основе образования всех невротических симптомов.
Среди сохранившихся воспоминаний детства некоторые видятся нам вполне понятными, другие же кажутся непонятными или неразборчивыми. Нетрудно исправить некоторые ошибки по отношению к этим обоим видам воспоминаний. Подвергнув уцелевшие воспоминания какого-либо человека аналитической проверке, мы без труда установим, что поручиться за их правильность и точность невозможно. Отдельные воспоминания искажаются, страдают неполнотой, сдвигаются по времени и месту. Сообщения субъектов опроса о том, например, что их первые воспоминания относятся, скажем, ко второму году жизни, явно недостоверны. Вдобавок быстро выявляются мотивы, которые объясняют нам искажение и смещение пережитого и которые, вместе с тем, дают понять, что причиной этих ошибок выступает не просто слабина памяти. Могучие силы позднейшей жизни воздействуют на способность припоминать переживания детства; быть может, это те же силы, благодаря которым мы вообще отчуждаемся от понимания своих детских лет.
Процесс припоминания у взрослых опирается, как известно, на разнообразие психического материала. Одни люди вспоминают в форме зрительных образов, то есть их воспоминания носят зрительный характер; другие способны воспроизводить в памяти самые скудные очертания пережитого. Следуя предложению Шарко, таких людей называют аудиалами (auditifs) и кинестетиками (moteurs)[50] – в противоположность упомянутым выше визуалам (visuels). В сновидениях эти различия исчезают – сны снятся всем преимущественно в виде зрительных образов. Но то же самое происходит и по отношению к воспоминаниям детства: они носят пластический зрительный характер даже у тех людей, чьи позднейшие воспоминания лишены зрительного элемента. Зрительное воспоминание сохраняет, таким образом, тип воспоминания младенческого. У меня лично единственные зрительные воспоминания – это воспоминания самого раннего детства, пластически выпуклые сцены, сравнимые лишь с театральными зрелищами. В этих сценах из детских лет, верны ли они или искажены, человек обычно видит себя ребенком, в детском облике и платье. Это обстоятельство может изумлять, ведь взрослые люди со зрительной памятью не видят самих себя в воспоминаниях о позднейших событиях[51]. Кроме того, сказанное противоречит мнению, что ребенок, переживая что-либо, сосредоточивает внимание на себе и не направляет его исключительно на внешние впечатления. Поэтому самые различные соображения заставляют нас предполагать, что так называемые ранние детские воспоминания суть не подлинный след давнишних впечатлений, а его позднейшая обработка, результат воздействия многообразных психических сил более позднего времени. Детские воспоминания в общем случае являются прикрывающими воспоминаниями – и тем самым выступают замечательной аналогией с воспоминаниями о детстве народов, закрепленными в сказаниях и мифах.
Всякий, кто подвергал изучению подопытных по методу психического анализа, накапливает по итогам этой работы обильный запас случаев прикрывающих воспоминаний. Однако обнародование этих примеров в высшей степени затрудняется указанным выше характером отношений, существующих между воспоминаниями детства и позднейшей жизнью. Чтобы уяснить значение того или иного воспоминания детства в качестве прикрывающего воспоминания, нередко требуется изобразить всю позднейшую жизнь человека. Лишь иногда бывает возможным, как в следующем отличном примере, выделить из общей связи явлений отдельное
