проблему под таким углом зрения, то ему еще и повезло, что они до него не добрались. Потому что если бы однажды он, выглянув в окно, увидел там кипучую толпу седых невест, приплясывающих и размахивающих в морозном воздухе погребальными букетами, то ему только и осталось бы, что воскликнуть: «Смерть, где твое жало?» Седая невеста — это всегда чья-то тетушка, как подумаешь, дрожь пробирает.
— «Нельзя сказать, чтобы дознанию удалось полностью выяснить обстоятельства гибели господина Баскервиля. Многие всерьез полагают, что к его смерти причастно семейное пугало — здоровенный адский пес из старинной баллады: «огромен и черта черней самого, и пламя клубится из пасти его». Конечно, ни в какого черта мы не верим и вслед за Марксом полагаем, что единство мира состоит в его материальности. Однако Гримпенские болота — такое место, где может обитать не то что неизвестная науке собака, но и новый модернизированный вид динозавра педального. Здешняя фауна весьма плохо изучена, а местный натуралист господин Степлтон интересуется только бабочками (кстати, о бабочках, его сестрица таки недурна).
И хотя следствие утверждает, что смерть наступила в силу естественных причин, мы полагаем, что эти причины были так же противоестественны, как и классовая сущность господина Баскервиля — баронет-финансист. Да, мы признаем, следов зубов чудовища на его холеном теле нет. Паталогоанатом сообщил нам, что симптомы, обнаруженные при вскрытии, в общем, свидетельствуют о смерти сей сумчатой разновидности аристократа от порока сердца. Нас нисколько не удивляет порочность сердца отъявленного эксплуататора, воздвигшего свой джутовый замок на крови наших черных братьев из Южной Африки. Действительно, как сообщил личный (sic!) врач покойного Грегори Мортимер, его пациент долгое время страдал одышкой, приступами меланхолии и расстройством сна, этими бичами бездельников и кровопийц. Так что, казалось бы, помер и ладно. Однако буржуазная пресса скрывает от народа всю правду о содержимом брюк капиталиста. А сей факт, хоть он и непригляден, как некий грязный мазок, достоин занять свое место в зловещей картине происходящего. Уж конечно, матерый душитель свободы не навалял бы в штаны, если б не испугался. Но что напугало его?
По нашим данным, это не был призрак коммунизма, ибо последний сейчас бродит по Парк-Лейн, и всякий враг трудящихся его может там увидеть. Поэтому наш совет господам сыщикам — прислушаться к голосу народа, прекратить затянувшийся анализ содержимого желудка кровопийцы и, оставив могильщикам и наследникам их дохлую собаку, отправиться на поиски живой, которая слоняется по болотам, жутко воет и, привлеченная запахом дорогих сигар, ночью подходит к калиткам».
— Неужели коммунистические веянья в Дартмуре настолько сильны? — тревожным тоном обратился Шимс к Мортимеру.
— Не особенно, — ответил Мортимер. — Вид Принстаунской тюрьмы оказывает свое благотворное влияние на взгляды местного люда. Этому способствуют и доносящиеся оттуда крики заключенных.
— Полагаю, что да-с.
— К тому же, и эти огромные пространства, пролегающие от одного жилья к другому, заполненные мрачными болотами, мало способствуют солидарности трудящихся.
— Но все же, бомбу бросить могут-с. Когда сэр Генри приедет в Баскервиль-Холл, тамошний конюх Перкинс, вероятно, поспешит взять расчет, дабы не подвергаться опасности езды вместе с ним-с, — продолжил гнуть свое Шимс.
— Сейчас вряд ли возможно бросание бомбы. С тех пор как сбежал этот Селден, повсюду стоит полицейский патруль, и… Вообще-то это ж вам не Лондон, где в каждом писсуаре…
— Погодите, — вмешался я, не проявив интереса к теме лондонских писсуаров и лежащей там взрывчатки, — эту собаку кто-нибудь видел?
— То есть как? — не понял Мортимер. — То есть что значит «видел»?
— Ну, почему все решили, что замешана собака? Она оставляет что-нибудь на месте преступления? Ну там, кошачий хвостик, погрызенный мяч, кровью написанное слово… это… Rоshen… или как оно правильно пишется?
— Вы, должно быть, имели в виду немецкое слово Rache, «месть», а не локально известную шоколадную марку-с, — предположил Шимс.
— В общем, что-то, что оставляют преступники, желая защитить свое авторство.
— Собаки в таких случаях задирают ногу на столбик-с.
— Только если кобелек. А это вполне может быть и сука… — уточнил Мортимер.
— Гав! — сказал кокер-спаниель, вскочив на ноги. До этого он неподвижно лежал у камина, печально созерцая, как пламя догрызает головешку, и думая: вот так, наверно, и собачья жизнь…
— Конечно, сука! — подтвердил я. — Вот и Снуппи возбудился.
— Гав-гав-гав! — согласился Снуппи и вспрыгнул на диван рядом с хозяином.
— Ведь в легенде же сказано, что она появилась после того, как сэр Хьюго задушил тетку. Резонно предположить, что произошло некое преобразование, то есть была тетка — стала собака. Понимаете? И как была она теткой, так сукой и…
В этот момент раздался телефонный звонок. Шимс подошел и снял трубку. Он некоторое время усердно практиковался в поджимании губ, а потом изрек:
— Было бы крайне непристойно-с, если бы с Ее Величеством, покойной королевой-матерью, случилось все вами тут перечисленное-с… Сэр, пощадите хотя бы Его Величество, ведь он, боюсь, склонен к заиканию-с… Может быть, вы хотите-с, чтобы я позвал к телефону сэра Альберта? Сэр Альберт — это не Его Величество-с, и кстати Его Величество уже давно не сэр Альберт, а в данном случае сэр Альберт — это мой хозяин-с… нет-с, разница довольно заметна… да, Берти по-вашему-с…о, совершенно верно, гад ползучий Берти. Прекрасно-с.
На том конце телефонного кабеля Генри бурлил, пузырился и кипел как двадцать три свежезапатентованных электрокофеварки:
— За кого меня принимают в этой гостинице?! — кричал он с сильным американским акцентом, но уснащая речь грубой саксонской бранью во вкусе сэра Хьюго. — За дурачка?! За дурачка. Вы, англичане, со своим юмором!.. Вообще!.. Ну я не знаю, может, здесь это в порядке вещей… Может быть, на вашей стороне пруда так и водится, и это в порядке вещей… Но если это порядок, то пошел он лесом, такой порядок! Пошла знаете, куда вся ваша сторона пруда, еще и с находящейся на ней СССР! У меня тоже есть чувство юмора. Да, я его всегда чувствую! И это значит, что я не позволю с собой шутки шутить! Нет, не позволю!
— Да что же случилось? — спросил я.
— А то, что у меня всего-навсего было три пары обуви, всего три — новая цвета яркого кофе с молоком, старая черная и эти сапоги, что сейчас на мне… Сначала слямзили новый башмак, а теперь уперли черный… Ну, чо ты на меня все вылупливаешься, жаба! — Это я не тебе, Берти. — Че беньки-то на меня разул, головастик матрасный?! Ты, еж, против шерсти причесанный, грязный, в зад соломинкой надутый! Прыщ ты наглазный! Чего зыркалки выкатил, паучина бздючий! Нашли уже или нет?! А?! Нашли
