обо всем на свете, а как-то по-иному, отрезвляюще. Наташа подошла к столу, налила ему и себе.
— Как работаешь на заводе? — как ни в чем не бывало спросила она.
— Обычно, — ответил он ровным голосом.
— А отдыхаешь?
— Тоже обычно.
— Обычно, обычно… Звучит как обычно! — рассердилась она.
— Хорошо — необычно. Устраивает? — с раздражением сказал он.
— Злой какой!
Она отошла к окну, завела радиолу и примирительным тоном позвала его.
— Иван, давай танцевать, а?
Зазвучала музыка, медленная, томительная.
Наташа подала ему руку, он волнуясь поднялся, и они пошли под круг абажура. Он заглянул в ее огромные, зовущие глаза, она прижалась к нему.
— Бо-рис! — вдруг прошептала она.
— Борис? — он отшатнулся.
— Дурачок, — она снова прижалась к нему. — У меня нет никого на свете, один ты.
— Рассказывай! — он решительно отстранил ее от себя.
Она растерянно и как-то виновато поглядела на него.
— Так… Вырвалось у меня… Не придавай значения. Это было давно, теперь никого нет.
Он круто повернулся, снял с вешалки пиджак.
— Ты еще придешь? — со слезами на глазах спросила она.
— А почему ты думаешь, что я не приду?
— Почему? — Она пожала плечами. — Сам знаешь почему.
— Значит, не только я знаю, но и ты?
— Не думай, что тащу к себе, — она гордо подняла голову. — Хочешь — приходи просто так…
«Просто так… Я усложняю, она упрощает», — он вышел, хлопнув дверью. По дороге домой думал: «Я для нее не случайный человек, она для меня тоже. Я любил ее. Сейчас вспыхнуло что-то другое… Вспыхнуло и погасло. И все-таки я должен к ней прийти, должен».
И он действительно собирался к ней, но как-то все откладывал с одного вечера на другой.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Проснувшись, Никанор Никанорович встал с постели, сделал традиционную утреннюю зарядку — помахал руками, подвигал ногами, несколько раз согнулся и разогнулся и стал собираться на работу.
Заглянув в мастерскую и отдав необходимые распоряжения, отправился к своему непосредственному начальству. Поднялся на второй этаж главного корпуса, остановился у двери, поправил галстук, одернул пиджак и с волнением вошел в просторный кабинет главного инженера. Голубев сидел за письменным столом, к нему был приставлен другой стол, длинный, покрытый зеленым сукном, вокруг него стояли стулья. Кочкарев присел на один из них и раскрыл свою пухлую папку. В ней лежали многочисленные заказы, поступившие от лабораторий и технических отделов на текущий месяц. Просмотрев план их выполнений, он решил действовать по-своему: часть заказов перенес на следующий месяц, а вместо них включил более важные работы — конструирование приборов. Так как приборы были сложные, мастерской предлагалось вначале сделать один прибор, испытать его, а уж потом приступить к изготовлению двух следующих. Но Никанор Никанорович включил в план сразу три. Ему хотелось снова напомнить о своих организаторских способностях.
Он вынул из папки составленный план и изложил его суть Голубеву. Доверяя Кочкареву, тот не стал возражать, однако с лица Никанора Никаноровича не сходило выражение озабоченности.
— Разрешите еще один вопрос? — обратился он к Голубеву.
— Пожалуйста, — сказал тот.
— Я взял на себя большую программу, — начал Никанор Никанорович, стараясь подчеркнуть важность своей инициативы. — Могут возникнуть трудности. Чтобы справиться с ними, надо располагать хорошими кадрами, а у меня их мало, вот я и хотел спросить: могу ли я надеяться на пополнение коллектива?
— У нас сейчас затруднение со штатными единицами, — задумчиво ответил Голубев. — Но, думаю, можно будет кое-что сделать.
Удовлетворенно кивнув, Кочкарев сложил бумаги в папку, сунул ее под мышку и, обогнув стол, задержался возле Голубева.
— Николай Иванович, но у меня есть такие рабочие, вместо которых я предпочел бы взять новых. Так лучше будет.
Голубев беззвучно засмеялся.
— Если действительно такие окажутся, мы что-нибудь придумаем.
Никанор Никанорович в знак согласия почтительно наклонился.
— Разрешите идти? — отчеканил он по-военному.
— Ступайте.
Шел дождь. Асфальтированный двор института буквально утопал в воде. Никанор Никанорович, разбрызгивая лужи, пробежал к себе в мастерскую и, остановившись на пороге, шумно выдохнул воздух.
В мастерской каждый занимался своим делом. Молоденькая чертежница Галя Иванова увлеченно покрывала лист ватмана линиями и штрихами. Ее тонкие узкие руки послушно двигались по чертежной доске. Кочкарев, скользнув взглядом по ее стройной фигуре, подвинул к себе телефон и набрал номер начальника электроотдела. В ожидании, пока кто-нибудь подойдет, он продолжал смотреть на Галю — последнее время она все больше привлекала его внимание. К телефону никто не подошел, и Никанор Никанорович положил трубку.
В слесарной двое рабочих сверлили бруски железа. Станки работали на быстрых оборотах, создавая непомерный шум. Куницын монтировал на полу огромный железный шкаф для холодильной установки. Шкаф громоздился поперек всей мастерской и загораживал проход. Никанор Никанорович, недолго думая, обхватил шкаф обеими руками и попытался приподнять его.
— Уйди! — не своим голосом крикнул он на стоящего рядом Куницына. Шкаф подался и, оставив на полу черту, повернулся на девяносто градусов.
За верстаком работал Буданов. Он быстро зажимал деталь в тисках, делал несколько энергичных взмахов напильником, освобождал ее, мерил штангеном, отбрасывал в сторону и брался за другую. Куча необработанных деталей таяла. «Этак он может совсем не прибегать к штангену», — подумал Никанор Никанорович, удивляясь глазомеру слесаря. Вообще, Буданов ему нравился. Кочкарев ни разу не видел, чтобы тот стоял без дела. Даже когда курил, не бросал работы. Никанор Никанорович хотел сблизиться с ним, но пока этого не получалось. Сейчас ему снова захотелось поговорить с Будановым, и нужен был повод. Вспомнив о переконструированном кронштейне, он решительно подошел к Буданову и велел ему сходить в кабинет, взять у Гали чертеж.
Иван ушел и минуты через две вернулся с большим листом ватмана. Никанор Никанорович подвернул лист и положил его на верстак.
— Вот здесь я изменил деталь, посмотри, как вышло.
Буданов внимательно присмотрелся к рисунку. Конструкция кронштейна в сущности оставалась прежней, были только добавлены для красоты различные вырезы, что очень усложняло работу.
— Мне больше нравится прежний вариант, — сказал Буданов, — он проще. Техника не терпит ничего лишнего. И потом, какая была необходимость железо заменять латунью? Бессмысленно тратить цветной металл, — добавил он, заметив, что на чертеже слово «сталь» зачеркнуто и заменено словом «латунь».
У Никанора Никаноровича порозовели кончики ушей.
— Вы забываете об эстетике, — сказал он, обращаясь к Ивану на «вы» и едва сдерживая себя. — У нас не завод, и мы выпускаем не серию приборов, а два-три экземпляра. Они пойдут в лаборатории, и надо постараться сделать вещь красивой.
— Вы говорите совершенно верно, — не растерялся Иван, увлекаясь спором. — Но ведь красота — в простоте, в симметрии, в чувстве меры, а вы допустили излишество,
