Папа не ожидал присутствия тёщи. Он только успел с порога что-то промычать. Ба открыла перед ним дверь туалета и сказала фразу, которой я пользуюсь 40 лет:
— У кого праздник, тот говно и убирает!
Из майсов моей бабушки, или Звёздочки
«Че бы пожрать, че бы пожрать…», шарил я в холодильнике, но ничего не нашел, все надо было готовить, а лень!
Я накинул куртку и пошел в магазин за супом в пакете со звездочками.
Суп вермишелевый с мясом, так гласила надпись на пакете. Я взял пару, чтобы погуще, так как звёздочки того супа не жевались, а просто проваливались внутрь. И только у этого пакетного супа был такой запах и вкус.
Я любил этот суп, не знаю, почему, мне нравилось есть его прям из кастрюли, с большим куском хлеба, и как-то он всегда быстро кончался.
Я вышел из магазина, рассовав пакеты по карманам.
В Алма-Ате был март, снега уже, практически, не было, но от вездесущей грязи деваться было некуда. По дороге, как всегда, встретил пару приятелей, которые что-то живо обсуждали, и в руках у них был магнитофон Весна, который орал на всю улицу «Кто виноват, скажи-ка брат, один женат, другой богат…»
— Слышал песню «Кто виноват»?
— Конечно, слышал. «Воскресенье», группа такая. Подпольная. Классная, мне нравится.
Парни одобрительно закивали головами.
Я улыбнулся продвинутым и поскакал домой.
Ключ в замке не крутился, хм, кто-то пришел. Я надавил на кнопку, и в дверях появилась Ба.
— Привет, опоздала, щас накормлю.
— Ба, да не суетись, я тут суп в пакетах купил. Щас сварим.
— Оставь на потом, я лучше быстро поджарю рыбу.
— Ба, я суп хочу, давай сварю, а рыбу на второе.
Я поставил небольшую кастрюльку, дождался кипения и закинул два пакета.
Получилась что-то вроде каши, ну никак не суп.
Я поставил кастрюлю на стол, нашел деревянную ложку, чтобы не обжигаться, и приготовился к трапезе.
Ба посмотрела на мое варево и улыбнулась.
— Ба, ну мне так нравится.
— Да ешь на здоровье, просто вспомнила.
— Что?
— В войну голодно было, но летом можно было раздобыть муку, и так как зимой было сыро, то хранить ее было опасно. Я нарезала из теста маленькие квадратики, вот такого размера, как твои звёздочки и сушила. Зимой так же варили, если чуть масло было, то добавляли и ели. Получалось всегда много, я собирала детей со двора и кормила!
— Ба, а до зимы твои квадратики не портились?
— Ну, твои же не портятся! Я туда соли чуть больше добавляла. Потом соседки приходили с мукой, просили тесто замесить. Так на этих квадратиках вся Комсомольская жила. А вас разбаловали, звёздочки им подавай!
Из майсов моей бабушки, или С сединою на висках
…Были версты обгорелые в пыли,
Этот день мы приблежали как могли!..
Девятого мая, неслось из всех окон Алма-Аты. Я подскочил с кровати. Через два часа начнется парад, надо еще успеть покрутить антенну, чтобы настроить изображение. Я вышел на кухню. Ба сидела на табуретке и, сложив руки на коленях, смотрела на другую табуретку. Я подошёл сзади и посмотрел через ее плечо.
Куда она смотрит? На табуретке лежала похоронное извещение. «Ваш муж в 1942 г без вести пропал в Сталинградской области.» Ба, не моргнув, и даже не повернув головы:
— Оденься, сходи за хлебом.
Беспрекословно я натянул штаны и уже в дверях спросил.
— Ба, а какой он был, мой дед?
— Лысый, — ответила Ба
— Ты не поняла, характером какой — злой, добрый?
— Хороший, иди давай уже! Пока дождь не начался.
— Ба, какой дождь? Посмотри, погода какая.
Я выбежал за хлебом, в окне на первом этаже торчал наш соседский ветеран. С довольным лицом он пил пиво из чайной кружки, и за его спиной неслось не «День Победы» а,
Мои друзья хоть не в болонии, зато не тащат из семьи,
А гадость пьют из экономии, хоть по утру — да на свои!
Орал Высоцкий из окна ветерана.
— С праздником Вас, дядь Саша, — поздравил я краснющее, довольное лицо.
— И тебя, кучерявенький.
Я побежал в магазин. День стоял, что называется, майский, пикировали ласточки, во всю цвела Алма-Атинская сирень, микровские пацаны гоняли в асыки и при этом орали, как резаные!.
По дороге встретилась нарядно одетая семья с цветами и очень серьёзными лицами.
«Наверное, в парк Панфиловцев собрались», подумал я.
«Вот, новый поворот», — насвистывал я. Не вытаскивая руки из карманов штанов, влетел в магазин. Глазами нашел огромную, привязанную бечевкой, вилку, надавил ею на буханку.
«Свежий, пойдет!» — обрадовался я, так как не надо было бежать в следующий магазин, потому что Ба страшно сердилась, если я приносил несвежий хлеб.
— Мог бы в другой хлебный сходить, лентяй.
На обратном пути я опрокинул маленькую кружку кваса у квасной жёлтой бочки и быстрее побежал домой, потому что хотел посмотреть парад с самого начала.
Пока шёл, небо резко потемнело, я прибавил ходу, раздались раскаты грома, и ливануло.
Я успел запрыгнуть в подъезд. В квартире было темновато. Ба стояла у окна и, опершись руками об подоконник, смотрела вверх. Похоронка все так же лежала на табуретке.
— Ба, ну ты синоптик, откуда ты знала, что дождь пойдет?
— Каждый год в этот день в Алма-Ате небо плачет за нас. Ты разве не заметил? А мы чему-то радуемся.
Из майсов моей бабушки, или Тото
Я сел в кресло парикмахера.
— Как Вас стричь? — спросил улыбчивый цирюльник.
Лет так уже 20 я просто умиляюсь этому вопросу.
У меня алопеция, точнее я на большую часть головы лысый.
— Как меня стричь? Хочу, как у Тото Кутуньо! Я всю жизнь об этом мечтал!
Цирюльник не понял моего сарказма, дунул на машинку и погнал.
Я закрыл глаза. В голове заиграло:
Lasciatemi cantare
con la chitarra in mano
lasciatemi cantare
sono un italiano
Я сидел на трибуне катка «Медео», смотрел на девушку, которая в центре катка выписывала пируэты. Девушка была, что называется, сбитая.
Она быстро передвигалась между корячившихся на льду неумех, и притягивала взгляды многих сидящих на трибуне. Густо пели динамики
«Итальяно веро».
Я смотрел на фигуристку. Закончилась песня, и девчушка, довольная собой, встряхивая ногами в коньках, выкатилась к трибунам.
Кутуньо
