И «Королева морей», легонько маячащая на кристальных волнах, даже не представляла, что ее ждет впереди.
Закончив с рисованием драконов и обойдя, как показалось профессору, все, что только можно было, Аполлонский и Психовский взошли на борт.
Поднимаясь по трапу, профессор специально остановился, чтобы еще раз оглядеть раскинувшийся остров — Грецион не ждал увидеть ничего интересного или нового, но интересное, не заботясь об ожиданиях Психовского, все же случилось.
Фантастическая тень снова мелькнула — как показалось профессору, очень близко.
— Все хорошо? — уточнил Аполлонский, положив руку другу на плечо.
— Лучше не бывало, просто показалось. После твоих ящериц и не такое с человеком случится.
Когда «Королева морей» отчалила, а остров стал отдаляться, превращаясь в невнятное, смазанное и бесформенное пятно посреди морской глади, Грецион Психовский стоявший на палубе и полной грудью глотавший теплый морской воздух, все же сказал, откинув сомнения:
— Мой дорогой Феб…
— Да, — наигранно нахмурившись, отозвался стоящий рядом художник.
— Помнишь я говорил, что мне что-то показалось?
— Ты же решил, что тебе ничего в итоге не показалось.
— Мне, — профессор отвлекся на почесывание густой желтоватой бороды. — Мне показалось, что я видел Вавилонского Дракона.
И если бы в этот момент кто-то из них посмотрел на удаляющийся песчаный берег, то заметил очень легкие и элегантные следы, которые мгновение спустя смыла морская волна, не оставив никаких улик.
* * *
Существу снова показалось, что оно в клетке, правда на этот раз — добровольно.
Вокруг было холодно, но исключительно из-за металла — зверь воспринимал его как дополнительные градусы, которые стремительно давили на столбик термометра, опуская все ниже и ниже. Металл внизу, справа, слева, сверху — почти как клетка, но с ощущением скорой свободы, с ощущением выхода.
Зверь добровольно метнулся сюда, почуяв в этом непонятном для него месте спасение.
На секунду в этом неуютном, но совершенно точно безопасном пространстве, существу почудилось какое-то движение. А потом зверь осознал — по-своему, — что действительно движется, но только не сам, ведь лапы его стоят на местах. Он двигался вместе с этим местом, не теряя связь с чем-то родным, находившимся еще ближе.
Существо улеглось, успокоилось и уснуло, а потому не заметило, как еще одна тень присутствия заклубилась где-то рядом.
И это, кстати, случилось во всех оттисках разом.
* * *
Над плещущимся океаном солнце мерещилось апогеем всех отражений, центром лабиринта кривых зеркал — мерцающий гранатовый шар постепенно утопал за линией горизонта, смешиваясь со своим же отражением на воде, окрашивая волны в цвет малинового сиропа и разбивая свет на осколки, утопающие где-то глубоко на дне.
Аполлонский, а за ним и Психовский, ахнули бы, увидь они такое прямо сейчас. Но в баре на лайнере «Королевы морей» этого великолепия видно не было, поэтому гости дивились только незатейливым интерьером в неоново-морской тематике с одной обязательной святящейся русалкой на стене.
И не то чтобы друзья были алкоголиками, или игнорировали природную красоту — просто завершение дня в баре оба посчитали прекрасным вариантом, хоть Грецион и посомневался в таком решении, но Аполлонский этого оттиска был локомотивом их дружеских отношений.
Вот и сидели, утонув в мягких диванах, потягивая кто что: Психовский — коктейль, Аполлонский — вроде как, если смотреть со стороны, виски.
— … я дивлюсь тебе, — продолжил Федор Семеныч беседу, начало которой безвозвратно потеряно. Говорить приходилось громко, чтобы перекричать назойливую техно-музыку. — Вот хорошо, что ты такие Рыбы, которые рвут и мечут все вокруг, несясь к цели, пусть и со своим вечным «ой, а я сомневаюсь!». А что было бы, будь ты ровно противоположным видом Рыб — и даже не думай сейчас шутить про Немо с Дори. Короче теми Рыбами, которые бесконечно ленятся и ничего делать не хотят. Посмотрел бы я на такого тебя.
Нужно сделать важное замечание, потому что от постоянных астрологических замечаний художника может треснуть голова — Федор Семеныч не был безумным фанатиком-сектантом, который верил только в звезды, читал по тридцать гороскопов на дню и каждое утро начинал не с похода в булочную, а с похода к гадалке в тюрбане. Просто Аполлонский, исходя из своего жизненного опыта и всяких причуд, считал, что астрология — вещь не такая уж глупая и бесполезная, и зачастую она действительно работает — конечно, это не значило верить первому попавшемуся на глаза гороскопу, где и тэт-а-тэт с Калипсо могли пообещать. Но если Грецион Психовский верил в силу созвездий лишь потому, что в это верили Шумеры, а Шумеры — это такой гарант качества, что попробуй с ними поспорь, то Федор Семеныч взирал на проблему более приземленно и с меньшей магическо-мистической коннотацией.
— Даже я не до конца понимаю, какие я Рыбы, а ты вон все знаешь, — улыбнулся Грецион, — Если бы я был такой ленивой Рыбой, то не поехал бы с тобой ни к драконам, ни по островам, а просто бы валялся и занимался ерундой — хотя, сейчас такое кажется сущим наказанием. И все же очень заманчивым, с какой-то стороны. Вообще, знал бы ты, откуда Рыбы пошли и что значат… Это очень интересно и весело, но не веселее Козерога, конечно[6].
Аполлонский махнул рукой — мол, расскажешь другой раз — и допил наполовину полный (именно так!) стакан. Психовский тоже сделал глоток коктейля, оставаясь в трезвом уме, хотя нотки алкоголя уже начинали покалывать в голове.
— Я думаю, — откинулся художник на спинку дивана, — что сейчас мы дошли то того состояния, когда можно поговорить о твоем Вавилонском Драконе. Просто если ты сошел с ума, отправлю тебя в психушку прямо сейчас, а то начнешь еще ночью ходить сюда и пить с призраками, а не со мной.
— Я готов говорить о нем в любом состоянии, — для уверенности Грецион сделал еще глоток, потом неуверенно помешал остатки на дне стакана, решаясь начать разговор. — Если он не мерещится мне наяву. Ты знаешь, что я не вижу ничего странного в его существовании как таковом — а почему бы и нет? Так даже интереснее. Но меня пугает, что он мерещится мне, и я не могу понять, настоящий он или нет.
