По дороге домой она уснула в коляске. Я давно уже не ощущала такую близость с вами и получала искреннее удовольствие. В ногах появилась небывалая легкость, каждый вдох приносил наслаждение.
Ты осторожно перенес Вайолет в кроватку. Я сняла с нее крошечные ботиночки, потом вернулась на кухню, чтобы прибрать беспорядок, оставшийся после завтрака, но ты удержал меня, затащил в ванную и включил душ. Облокотившись о раковину, я смотрела, как ты раздеваешься.
– Иди ко мне.
– Прямо сейчас? – Мне представилась засыхающая половинка авокадо, резиновая яичница на скороводке. Мы так давно не прикасались друг к другу.
– Давай же, мама.
Только я вошла в душевую кабину, как снизу раздался слабый голос. Вайолет начала просыпаться. Я потянулась к крану, думая, что ты захочешь пойти к ней, прежде чем она расплачется.
– Погоди, мы быстро, – возбужденно прошептал ты. Я послушалась. Голос Вайолет становился все более настойчивым, но ты не останавливался. Ты хотел меня больше, чем ее. С неприятным удивлением я обнаружила, что эта мысль меня заводит. Я прислушивалась к шуму воды, ожидая услышать отчаянныый плач дочери. Мне нравилось воображать, что ты ее игнорируешь, точно так же, как делала я. Мы кончили одновременно.
Ты выключил воду. Вайолет молчала, как будто знала, что ты скоро придешь. Ты швырнул мне полотенце, словно однокласснику в раздевалке; раньше тебе нравилось неторопливо вытирать меня насухо, это был наш ритуал. Снизу донесся тихий голос нашей дочери – бессмысленная мешанина звуков. Я представила, как она лежит на спине, задрав ножки. Ты обернул полотенце вокруг бедер, поцеловал меня в голое плечо и отправился к ней.
Пока я убирала остатки завтрака, ты приготовил нам горячие бутерброды с сыром, что-то напевая себе под нос. Вайолет сидела в высоком стуле, дрыгала ножками и раз за разом повторяла в ожидании твоего одобрения: Мама, мама.
1968
Этта не всегда была непредсказуемой. Временами она выглядела и вела себя, как полагается матери. Чувствовалось, что для нее это непросто: когда кто-то из соседских мамочек заходил поздороваться или Сесилия просила заплести ей косу, у Этты начинали дрожать руки. Никто ее не осуждал: на самом деле все уже давно сдались, тем не менее она не оставляла попыток вести себя нормально. Иногда у нее получалось, иногда нет, но Сесилия все равно тянулась к ней.
Когда Сесилия была в шестом классе, в школе устроили бал. Ей нечего было надеть – они не ходили в церковь и не приглашали гостей. Сесилия не особенно интересовалась нарядами, однако Этта пообещала сшить для нее красивое платье. Девочка не нашлась что сказать: мать никогда ничего для нее не шила. На следующий день Этта вернулась из магазина тканей и позвала:
– Сесилия, иди-ка взгляни!
Она разложила на кровати выкройки и несколько ярдов темно-желтого хлопка. Сесилия стояла неподвижно, пока Этта измеряла ее худощавую фигуру, столь непохожую на ее собственную. Материнские руки скользили по внутренним сторонам бедер, по тонкой талии, по плечам, но девочке казалось, будто к ней прикасается кто-то чужой. Этта записала мерки на салфетке и объявила, что платье получится сногсшибательным.
В чулане пылилась старая швейная машинка, оставшаяся еще от прежних владельцев. Этта поставила ее на кухню и пять ночей шила платье. Пять ночей стрекот старого механизма не давал Сесилии спать. По утрам весь стол был завален булавками и лоскутками. Этта спускалась вниз, прикладывала платье к Сесилии, окидывала ткань мутным взором. У нее в кои-то веки появилась цель, а в душе стало меньше места для гнева и скорби.
Рано утром в день бала Этта явилась к Сесилии в комнату с готовым платьем. Ворот и рукава были отделаны шелком, плиссированные складки на подоле идеально отутюжены.
– Ну, как тебе?
– Очень красиво, – от чистого сердца похвалила Сесилия. Это была самая прекрасная вещь, которой ей довелось обладать, и единственная, которую кто-то сделал для нее своими руками. Она представила, как войдет в класс и все девчонки будут завидовать ее наряду.
Сесилия сняла ночную рубашку. Молния у платья оказалась тугой, грубые швы царапали кожу. Ей удалось натянуть платье лишь до талии. Девочка подергала ткань, попыталась подтянуть повыше. Ничего не вышло.
– Надень рукава.
Сесилия согнулась, просунула руки в рукава и попыталась выпрямиться. Послышался звук рвущейся ткани.
– Иди-ка сюда. – Этта принялась втискивать дочь в платье, словно куклу. Безуспешно. Тогда она попробовала надеть платье ей через голову. Сесилия позволяла вертеть и крутить себя как угодно. По лбу Этты текли капли пота, лицо побагровело. Девочка зажмурилась.
Наконец Этта сдалась.
– Ты все равно пойдешь на бал в этом платье.
У Сесилии упало сердце.
Пятнадцать минут спустя она вышла на кухню в своих обычных бежевых брюках и голубой водолазке.
– Возвращайся к себе и надень платье.
– Ты же видела, оно мне не по размеру.
– Еще как по размеру. Поднимайся наверх. Сейчас же.
Сесилия помедлила, не зная, что делать дальше.
– НЕМЕДЛЕННО.
Девочка чувствовала на себе тяжелое дыхание Этты. Она прислушалась, надеясь, что Генри услышит шум и спустится к ним.
– НЕМЕДЛЕННО!
Впервые в жизни Сесилия поняла, что у нее есть власть над матерью. Она может разозлить ее, заставить сорваться. Разумнее всего было бы подняться в комнату и снова попытаться натянуть платье, но ей хотелось узнать, что будет, если она не подчинится.
– СЕСИЛИЯ, ЖИВО!
Этта вся тряслась и кричала: «Живо! Живо!» В ней клокотала ярость. Когда она поняла, что крик больше не действует, на ее лице появилось замешательство.
Много лет спустя Сесилия почувствовала то же самое.
Появился Генри. Он успокоил жену, та налила ему кофе. Сесилия убежала в школу без платья.
Вечером она не приходила домой до темноты, ожидая возвращения отчима. Этта даже не взглянула на нее. Поднявшись в комнату, Сесилия обнаружила, что платье исчезло. Несколько минут спустя Этта зашла к ней с желтым свертком в руках. Она села к Сесилии на кровать и развернула платье: ей пришлось распороть швы и вшить дополнительные полосы ткани. Получилось криво, но она старалась.
– Пригодится для следующего бала.
Сесилия провела пальцами по шелковому канту и обняла мать. Этта вся застыла в ее объятиях.
Несколько месяцев спустя Сесилия надела платье на праздник в честь окончания учебного года. Она смущенно сидела в углу спортивного зала, пытаясь казаться незаметной. Вернувшись домой, Сесилия не стала переодеваться. Ни ее мать, ни Генри ни словом не обмолвились о ее наряде. Больше она это платье не надевала.
