Но Артём совершенно не расстроился и сказал, что пропажа вещей — последнее, что может его огорчить в день, когда мы оба умерли и родились заново. Поэтому я тоже решила не переживать из-за такого пустяка, хотя джинсы и купальник было довольно жалко.
Мы сели в Пандору. Макс остановился возле открытого окошка с моей стороны. На плече у него висел рюкзак, а под глазом красовался бледнеющий синяк.
— Может, всё-таки поедешь? — спросила я, когда приходившие проводить нас ребята, ушли.
— Да нет. Дело тут одно наклюнулось.
Макс хлопнул по крыше.
— Счастливого пути.
Но не успела Пандора тронуться с места, как металлическая калитка резко распахнулась и нам наперерез выскочила Зоя.
Лицо её было красное, заплаканное, длинные рыжие волосы растрепались. Она метнулась к машине, распахнула дверь и влетела на заднее сиденье.
— Поехали, — велела она, словно в такси.
— Мы не в Москву, — ответил Артём.
— Не важно.
— Мы далеко. В другой город.
— Без разницы. Просто поехали быстрее.
— Что случилось? — испугалась я.
С Зоей мы были знакомы немного, но обычно с её лица не сходила солнечная улыбка. Видеть же теперь её в слезах было очень непривычно.
— Просто поезжай, — Макс проворно запрыгнул следом за ней и, хлопнув дверью, пихнул Артёма в спину.
Артём оглянулся на ворота лагеря, но там никого не было.
— Я не хочу в этом участвовать, — серьёзно сказал он.
— Ах так, — вспыхнула Зоя. — Тогда я пойду пешком.
В мгновение ока она выскочила из машины и энергично зашагала по дороге.
Волосы пылали, узкая джинсовая юбка поднялась выше положенного.
— Тёма, — Макс лёг грудью на водительское кресло и что-то зашептал на ухо Артёму.
— Надеюсь, ты понимаешь, что делаешь, — недовольно отозвался тот, и Пандора медленно покатилась следом за Зоей.
Широко распахнув дверь, Макс помахал ей рукой.
Капризничать Зоя не стала и тут же вернулась в машину.
— Спасибо! — шмыгнула носом и улыбнулась. — Я боюсь одна по лесу ходить.
— Я могу вас с Максом до станции довезти, — сказал Артём.
— А поехали сначала поедим? — неожиданно предложил Макс.
— Кстати, да. Я же сегодня заново родился и в этой жизни ещё ничего не ел, — продолжая глядеть на дорогу, Артём нашарил рукой мои пальцы и сжал их. — А тебя откармливать буду. Совсем исхудала. На этом своем теплоходе.
Ветер задувал в открытые окна, и даже если мои щеки внезапно становились влажными, они высыхали в момент. Оставалось совершенно непонятным, почему я всё-таки не умерла?
[1] Мы нашли любовь – англ.
[2] Мы нашли любовь в безнадёжном месте – англ.
Глава 4
Тоня
Мы ехали в обнимку, но молча. Просто слушая музыку. Амелин думал о своём, а я о нём. Встреча с мальчиком подействовала на него плохо.
Он никогда не рассказывал о своём прошлом полную правду. Все его байки всегда были переплетением книжных сюжетов, собственной фантазии и искажённой реальности.
Мила родила Костика в семнадцать, и лет до пяти, а может и дольше, он жил с бабушкой в деревне и считал бабушку мамой, а Милу — сестрой. Но потом Мила уехала в Москву — устраивать личную жизнь и забрала ребенка, который ей был совсем не нужен, с собой. Она надеялась, что бабушка выкупит мальчика, но у той возникли проблемы и деньги взять было неоткуда.
Амелин остался с Милой. Она работала танцовщицей в стриптиз-клубе, и в их доме вечно ошивались чужие мужчины и женщины: Милины подруги, любовники, любовники подруг и просто случайные людей, которым не с кем было провести время. Костик же кочевал из школы в школу и пытался как-то во всём этом выжить.
Наверное, если бы он ушел из дома или связался с дурной компанией, ему светило будущее наркомана или воришки, но Амелин был одиночкой, скептиком и интеллектуалом. Ему просто нужен был нормальный дом и немного человеческого тепла.
Он отчаянно и до последнего искал любви у своей матери, не в силах понять, отчего она не может любить его так, как об этом пишут в книгах, и почему каждый раз вместо него выбирает какого-то чужого человека, почему прощает побои и никогда не может вступиться за собственного сына, тогда как сам он был готов умереть, защищая её.
Из-за ожога сзади голые плечи Амелина напоминали лягушачью кожу, спину покрывали шрамы, а руки от запястий до локтя порезы. Он слишком близко принимал всё к сердцу и слишком много думал. А два года назад, защищая мать, убил избивавшего Милу ухажера. Ударил его по голове бутылкой и не рассчитал.
Был суд. Костика не могли не оправдать, он сам тогда еле выжил. Но с учётом прошлых попыток свести счёты с жизнью его всё равно отправили в психиатрическую лечебницу на профилактику, а Милу лишили родительских прав.
Но что толку, когда Амелину в это время было уже шестнадцать, и почти всё самое плохое, что могло случиться, случилось?
— Я тебя сейчас укушу, — сказала я ему на эскалаторе.
— Что я сделал?
— Просто хочу тебя укусить.
— Кусай. Мне не жалко, — он подставил руку. — Если тебе от этого будет приятно, то и мне тоже.
— Это плохо, когда смотришь на кого-то и очень-очень хочешь укусить, просто так, без всякого повода? Взять и сильно-сильно укусить, а может, даже не один раз.
— Можно хотеть укусить со зла, а можно из любви.
— Вот как это — хотеть укусить из любви? Это странно, да? Это какие-то отклонения? Скажи мне как специалист по патологиям.
— Есть такое слово — гиджил. Оно означает непреодолимое желание причинить боль от любви.
— Но почему?
— Потому что всё, что мы очень сильно любим, хотим присвоить себе. Сделать частью себя. Но это невозможно. Тогда человеку ничего не остаётся, как попытаться уничтожить то, что приносит ему страдания.
— Почему у тебя всегда всё сводится к страданиям?
— Потому что жизнь — всегда боль.
— Амелин!
— Ладно-ладно. Шучу. Я не знаю, почему тебе хочется меня укусить. Просто кусай уже и всё. Я приготовился.
— Своими страданиями ты меня сбил.
— Ты перехотела меня кусать? Тогда я тебя укушу.
Он подул в шею. Было щекотно, смешно и приятно.
Центр — есть центр. Всё невысокое и компактное. Расстояния крохотные. Архитектура — дореволюционные особнячки и советские монументальные строения. Летом — рай для любознательных туристов.
