– Послушай, – сказала я тихо, – тебе ведь не больше восемнадцати, правда? Я могла бы быть твоей сестрой. Так неужели.
– Нет, – прервал он меня. – Ты не могла бы быть мне сестрой. Ты аристократка и роялистская шпионка, и для таких есть только один исход – гильотина!
От этого слова у меня всегда мороз пробегал по коже, но теперь я не испугалась, хотя Гаспар произнес его со всем фанатизмом, на который только был способен.
– Ты такой молодой и такой кровожадный?
– Я за народ, за Революцию, за Республику.
– Тебе бы впору интересоваться девушками, а не убивать людей.
Он почти с мукой вглядывался в мое лицо, но, встречаясь с моим взглядом, отводил глаза.
– Вы сами убиваете людей. Иначе зачем бы вы шпионили?
– Я не шпионила. Вы все это выдумали. Я добираюсь к своим детям. Только поэтому я оказалась тут.
– Вранье! – безапелляционно заявил он.
– Ты просто глупый индюк, как и твой капитан, – выпалила я в бешенстве, – если можешь думать, что я шпионка!
– Ну хватит! – воскликнул он, багровея от гнева. – Замолчите, вы мне надоели, вы аристократка, такая же подлая, как и все ваше змеиное гнездо!
– А ты… ты болван, сопляк, деревенщина!
Он рванул с плеча ружье, весь красный от ярости. Сухо щелкнул затвор. Я была такая взвинченная, что даже испугаться не успела, а только крепко зажмурилась в ожидании выстрела. Но выстрела не последовало.
– Что…что это такое?
Я открыла глаза. Гаспар, побледневший и взволнованный, казалось, вслушивался в звуки, что проносились над дюнами. Шелест тамарисковых кустов, тихо вздыхающие зыбучие пески, а между всем этим – частое сухое потрескивание, как при игре в кости.
– Стрельба! Там идет бой!
Забыв обо мне, Гаспар бросился бежать к лагерю. Я осталась стоять в нерешительности. Вокруг было безлюдно. Сплошные песчаные дюны… Как бы там ни было, впереди дороги нет. Если уж мне надо идти, то следует сперва вернуться назад, в лагерь. Я пошла туда медленно, погруженная в размышления.
У меня словно камень с плеч свалился. Чувство необыкновенного облегчения было так сильно, что я ощутила прилив сил. Вот только руки у меня были связаны. Еще одна причина для того, чтобы вернуться, найти нож или кусок стекла и развязать их.
Насчет причины внезапного боя я не сомневалась. Герцог Булонский и Тристан Отшельник столько твердили о том, что утром начнется восстание, что я была уверена в том, что на синих напали либо белые, либо взбунтовавшиеся крестьяне. Я не знала, кто выйдет победителем. В любом случае мне не хотелось ввязываться в войну. Война – это всегда кровь, зверства, насилия, неизбежная гибель при попадании в плен… Я хотела только одного – добраться до Жанно, Шарло, Авроры, добраться и хоть один день прожить с ними в спокойствии, забыв о том, какие громы грохочут над Францией.
То, что я увидела на месте бывшего лагеря синих, подтвердило мои опасения.
Дым еще не рассеялся над множеством трупов, которыми было устлано поле боя. Здесь были и республиканцы, и крестьяне, зажавшие в руках простое оружие – вилы, но крестьян было значительно меньше. У многих синих было чудовищно изуродованы лица – то выколоты глаза, то поспешно вырезаны ноздри. Иногда казалось, что раненым насыпали в рот пороха, поджигали и взрывали. Вдалеке ржали обезумевшие от стрельбы лошади.
Но теперь уже все было позади. Стояла тишина, и только потрескивала, догорая, пылающая повозка. Кому повезло, тот спасся бегством. По всему было видно, что белые взяли верх, а синие бежали. Но радости от того, что победа на «нашей» стороне, я почему-то не чувствовала. Если так ужасна первая победа, что ж будет в дальнейшем.
Я склонилась над одним из убитых, чтобы вытащить у него из-за плеча нож, и тут что-то острое больно ткнулось мне в плечо и толкнуло так, что я едва удержалась на коленях.
– Вставай, проклятая роялистка! Наших-то они поубивали, но я еще жив, и отвечать тебе все-таки придется.
Я обернулась: это был Гаспар. По его лицу, почерневшему от копоти, текли слезы. Боже мой, он плачет!
– Вы все-таки решили убить меня? – спросила я, сама удивляясь отчего так холоден мой голос.
– Для этого мне не нужно вставать.
– Нет, – сказал он, шмыгнув носом, как маленький.
– Я отведу тебя в Ниор и сдам в Революционный трибунал. Вот что я сделаю.
– Ты еще мальчик, Гаспар. Война не для тебя.
– Молчи! – выкрикнул он с такой ненавистью, что меня бросило в дрожь от испуга. – Я тебя ненавижу. Я всех вас ненавижу. И я обязательно приду посмотреть, как на ниорской площади тебя подведут к гильотине и ты чихнешь головой в корзину.
Он даже трясся и дрожал от потрясения и ненависти. Я поднялась и, не сказав ни слова, пошла туда, куда он меня подталкивал.
В конце концов, я ничем не могла себе помочь. Свидание с Сент-Элуа откладывалось на неопределенное время.
7
Ночь была темная-темная, и где-то в глубине леса, в самой чаще гулко ухал филин.
Был только март, и, несмотря на то, что дни выдались теплые, спать на мху было холодно. Запрокинув голову, вглядываясь в беззвездное ночное небо, прикрытое кронами деревьев, я думала о том, сколько неприятностей может принести мне эта ночевка. Пожалуй, лихорадка будет самой легкой из них.
Да, теперь у меня было время подумать. Связанные руки затекли так, что уже ничего не чувствовали, и я не ощущала боли. Рядом спал Гаспар, прикрывшись шинелью. Я с невольной завистью подумала, что ему наверняка теплее, чем мне.
Вспоминался день, двенадцать часов непрерывных скитаний по лесам. Гаспар сам плохо знал дорогу и, намереваясь отвести меня в Ниор, то и дело плутал в безбрежных лесных зарослях. По многолюдным дорогам он идти опасался и пробирался напрямик через чащу. Все деревни окрест были объяты пламенем мятежа. Когда Гаспару нужно было узнать дорогу, он привязывал меня к дереву, а сам шел к дороге, где, пугая проезжающих одиноких крестьян ружьем, добывал нужные сведения. Собственный синий мундир с красной выпушкой и обтрепанными отворотами давно стал ему в тягость – по этой одежде любой мятежник понимал, к какому лагерю принадлежит мой конвоир.
Потом была Луара, вышедшая по весне из берегов, – Луара, главная река Франции. Ее мы преодолели уже знакомым мне способом. Гаспар припугнул паромщика ружьем, и тот, чертыхаясь, перевез нас на другой берег.
Другой берег – это уже была Вандея. Провинция, известная своим роялизмом, стало быть, провинция, которая приняла бы меня как родную, будь я свободна от компании Гаспара. Конечно, вандейские города еще держались, еще не пали под ударами мятежников – это наверняка. Но ведь городов здесь было так мало… И, вспоминая слова Тристана Отшельника, можно было не сомневаться, что скоро вся Вандея встанет под эгиду Золотых лилий.
