указывалось на необходимость создания литовского государства. Остаётся добавить, что националисты из числа литовской интеллигенции и буржуазии давно имели налаженные связи и полное единение во взглядах со многими татарскими политиками.
Из 93 делегатов 15 были от мусульманских народов. Из участников съезда была выбрана делегация на вышеупомянутое Совещание. Здесь уже вовсю звучали тревожные голоса, предупреждавшие об опасности сепаратизма. Голоса ряда мусульман не были исключением. Представитель горцев Северного Кавказа заявил, что революцию можно будет спасти, если она проникнется идеей российской государственности. В тот период для мусульманских народов, проживавших в отдалённых и труднодоступных областях Средней Азии, Дагестана и других встала проблема элементарного выживания. Там разразился голод. В правосознании местного населения царила неразбериха вследствие смешения шариатных, адатных и государственных норм. Налицо были тотальная неинформированность людей и фактическое безвластье либо полная беспомощность и бездействие выборных властей.
Другими словами, если во время первой русской революции лишь обозначились признаки распада страны, то теперь трещины и дыры просто зияли в теле державности. Многие меры Временного правительства лишь ускоряли данный процесс.
Наиболее зримо это проявлялось в развале армии, которая всё больше не желала участвовать в войне непонятно за чьи интересы. Так называемое реформирование вооружённых сил приводило к потере ими остатков боеспособности. Антивоенная пропаганда большевиков («мир без аннексий и контрибуций») была направлена не против армии, а против политического курса Временного правительства. Но правительство, способствуя упразднению единоначалия, введению голосование на фронте и другим благоглупостям, сводило военное строительство к абсурду.
Исламские круги были довольны появлением в армии чисто мусульманских подразделений, многие из которых были самоорганизованными. Разумеется, создание национальных частей мотивировалось якобы стремлением добросовестного исполнения воинского долга и защиты революции. Нетрудно догадаться, что красивые речи служили благовидным предлогом. Всего год спустя лидеры крымско-татарских националистов откровенно признавались: «Крымские татары, которые почувствовали падение центральной власти, решили образовать национальное войско, чтобы иметь возможность осуществить свои политические намерения».
Другими словами, формирование нацчастей с формальной точки зрения – вещь обыденная. Однако в кипящей революционной атмосфере оно означало углубление раскола в армейской среде. Желания правительства и военных – солдатской массы, прежде всего – вступали в антагонистическое противоречие. По мере развития революционной ситуации после Февраля это привело даже к столкновениям между войсковыми частями.
Справедливости ради следует отметить, что с точки зрения военного порядка мусульманские части превосходили остальные. Их численность доходила до полутора миллионов человек и при этом они были наименее затронуты общим разложением.
Обращает на себя внимание следующее. Воюя в составе Антанты против Германии и её союзника Турции, Россия ставила одной из важнейших стратегических задач захват Константинополя и Черноморских проливов. Но вот, что говорил мусульманский политик и думский депутат С. Максудов на кадетском съезде в марте 1917-го: «Мы, мусульмане, по вопросу о проливах и Константинополя не разделяем тех чувств, которые вас волнуют. В том, что мусульмане иначе думают о проливах, играют громадную роль религиозные мотивы, но не только они. Вы не должны удивляться, что мусульмане, живущие в пределах России, питают симпатии к туркам и не желают окончательного их разгромления».
Примечательно, что кадеты рьяно выступали за «войну до победного конца» и за «крест – на Святую Софию». (Последний лозунг означал символическое превращение стамбульской мечети Айя-Софья в православный храм, которым она и являлась до покорения турками Византии в XV веке.) Но ещё более примечательно, что С. Максудов сам являлся членом Конституционно-демократической партии и, как пишут современные исследователи, «имел не только безупречную репутацию радетеля интересов мусульманского населения страны, сторонника либеральных и демократических преобразований, но и связи в высших властных кругах». (Выделено нами. – Л.Г.)
Необходимо учитывать, что странный на первый взгляд союз Германии (европейской, христианской страны) и Турции (азиатской, исламской страны) был далеко не случаен. Дело в том, что Германия раньше других держав Европы осознала солидный политический потенциал ислама. Кайзер Вильгельм II незадолго до начала Первой мировой войны даже провозгласил себя «другом мусульман». Большинство мусульман планеты проживало под колониальным игом Англии, Франции, Голландии, входило в число российских подданных, представляло собой становой хребет Османской империи. Сам турецкий султан носил титул «шейх-уль-ислам», считаясь номинальным главой всего мусульманского мира. Привлечение мусульман на свою сторону означало для Германии ослабление Антанты и реальный шанс добиться целей, которые ставил перед собой немецкий капитал. Цели эти мало чем отличались от аналогичных устремлений всякого другого капитала: перекройка политической карты, делёж колоний, захват сырьевых ресурсов, овладение новыми рынками сбыта, увеличение нормы прибыли… Для достижения хороши были все средства и война была излюбленным.
Германские спецслужбы, имея в лице Турции прочную базу для разносторонней подрывной работы против России, наиболее интенсивно вели её на Кавказе, в Крыму и Поволжье. Они активно набирали агентуру среди махаджиров, расселившихся во владениях султана с целью заброски её в дальнейшем на российскую территорию. Поэтому, по большому счёту, позиция, озвученная Максудовым, неудивительна. Вспомним, что германофильские настроения были присущи не только некоторым мусульманам, но и ряду представителей высших сословий России, включая непосредственное окружение царя. И придём к неутешительному выводу о порочности тогдашней российской государственной элиты, чьими неотъемлемыми чертами были измена и предательство, эгоизм и грызня.
Существует тенденциозное мнение, что российские большевики, затевая, мол, революцию, мало интересовались Востоком, мусульманством. Якобы российские марксисты следовали целиком европоцентрической версии исторической эволюции.
Верно, Маркс являлся наследником европейских глашатаев свободолюбия и справедливости. В его эпоху почти вся история действительно творилась на колонизаторском континенте, оставляя в забвении континенты колониальные. Это – объективная данность, которую прагматик Маркс, кстати, только учитывал, но вовсе не фетишизировал. Ленин, будучи наследником Маркса, привнёс в учение изрядную долю восточно-ориентированной теории и практики. Сталин – наследник Маркса и Ленина – окончательно перевёл коммунистическое учение на восточную колею всемирного развития. Раскрыть содержание коммунистического феномена – такая задача перед нами не стоит. Однако скажем, что марксизм, последовательно перерастая сначала в ленинизм, а затем в сталинизм, давно стал слитным воедино учением Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина и уже на этапе ленинизма отверг пресловутую европоцентрическую точку зрения на ход социальной истории человечества.
Достаточно ознакомиться с книгами и статьями, письмами и речами обоих советских мыслителей и вождей, чтобы увидеть разворот большевизма лицом к Востоку. Фоном ему служило общее традиционалистское поведение коммунистов, которое вопреки утверждениям буржуазных историков нисколько не противоречило и не противоречит принципам интернационализма и классовой борьбы.
Ленин не раз говорил, что в целях установления солидарности трудящихся разных национальностей нужно пойти на большие уступки малым нациям, что по отношению к ним нужно проявлять такт и учитывать национальные традиции, местные условия. Он писал: «…Лучше пересолить в сторону уступчивости и
