– Пойдем со мной. – Тессина снова взяла меня за руку.
Я схватил свой меч и последовал за ней по коридору к узенькой дверце. Она открыла ее, и снаружи был сад, еще более запущенный, чем раньше. Нам пришлось пробираться сквозь спутанные заросли ежевики и ростков терновника. И там, за виноградными лозами, стояла келья отшельницы.
– Она все еще здесь, – удивленно произнес я. – Я думал, давно обрушилась.
– Нино, мы уйдем туда, куда ты захочешь меня повести. Но, моя любовь, есть нечто, что мне нужно сделать сначала. Ты должен доверять мне.
– Я тебе доверяю.
– Тогда тебе нужно все оставить позади. Все! – Ее глаза умоляли. – Ты все еще мне доверяешь?
– Всегда.
– Пойдем.
Дверь хижины отшельницы едва держалась на петлях. Тессина осторожно толкнула ее и вошла, я за ней. Запах – сухое дерево, пауки – был тот же. Но в углу…
Тессина схватила меня за запястье и крепко сжала.
– Нино… – начала она.
И тогда я увидел его.
Марко Барони полулежал, съежившись и прижавшись к осыпающейся штукатурке. Я понял, что это он, по густой, словно обрубленной, шапке волос. Ни у кого во Флоренции не было таких уродских волос. Моя рука нашарила рукоять меча, я уже вытаскивал его, когда Тессина бросилась мне наперерез:
– Нет, Нино! Нет! Стой! Посмотри на него.
Я не убрал руку с меча, но остановился. И заставил себя посмотреть. Марко был совершенно неподвижен, только грудь вздымалась и опадала. Он свернулся клубком, спрятав лицо под руками. Вчера он оделся в лучшие одежды, чтобы идти в люди и убивать, но теперь они были изорваны почти в клочья и заляпаны кровью и грязью из канавы. Одна нога была босая и голая до колена – сплошной синяк и следы ударов. Его руки, тоже в кровоподтеках, оказались перевязаны, но теперь повязки промокли от крови.
– Что он здесь делает? – прошипел я. – Что это значит?
– Ты мне все еще доверяешь?
– Да. – Я убрал руку с меча.
– Он пришел сюда вчера ночью, чтобы найти меня, полагаю. Господь в Своем милосердии знает, а я нет. Мать аббатиса впустила его.
– Почему?
– По долгу. Такой у нее обет – не отказывать нуждающимся. Я думаю, он пришел поговорить со мной, но сказать ничего не мог. Мы спрятали его здесь. Он ужасно избит и изранен.
– Он пытался убить мессера Лоренцо!
– А теперь сам умирает.
Она замолчала, и мы оба стояли, глядя на человека на полу. В келье слышались какие-то тихие звуки, и я вдруг понял, что это воздух хрипло, с трудом входит в грудь Марко и выходит. Тессина присела на корточки рядом с ним, очень мягко убрала руку с лица. Он в ужасе уставился на нее, потом на меня и вжался в угол еще глубже, сидя в луже крови, частью запекшейся, частью свежей. Порывшись в своей сумке, Тессина достала тряпку и закупоренную флягу. Открыла ее, налила на тряпку воды и стала вытирать лицо Марко. Он бессильно пытался оттолкнуть ее, что-то бормоча. Тессина наклонилась ближе.
– Еда… – хрипло выдавил он.
Но усилие было слишком большое. Ноги выскользнули из-под него, он съехал по стене и растянулся в луже собственной крови.
– Марко! Марко, послушай меня! Я вернусь с едой. Через минуту. – Тессина вскочила и прошептала мне на ухо: – Нино, останься с ним. Мне нужно позвать мать аббатису. Он вот-вот умрет.
Она схватила меня за руки и на миг прижала их к своему лицу. Потом исчезла.
Я стоял в дверях, ощущая тяжесть меча на поясе, вспоминая… Марко заерзал, попытался поднять голову… Она упала обратно на камень. Какой же он маленький. Какой одинокий. Я обнаружил, что встаю на колени рядом с ним, возле сломанной кровати. Марко кривился от боли, его грубое лицо почти не походило на человеческое. Потом застонал. Я неохотно взял его за руку. Его пальцы напряглись, и он слабо сжал мою ладонь.
– Все хорошо, – пробормотал я. – Все хорошо.
За моей спиной послышался звук, и, обернувшись, я увидел Тессину, одну. Она держала чашу и что-то завернутое в чистую белую салфетку.
– Я не смогла найти мать аббатису. И взяла это. – Она показала кубок, в котором плескалось красное вино. – Просфора. Осталась со вчера. Месса была прервана… этим…
– Тессина, – сказал я, – нам самим же нельзя этого делать? Нужен священник.
– Вряд ли она даже освящена, – неуверенно шепнула Тессина. – Но даже если он только подумает – правда?
– Возможно. Тогда лучше ты это сделай.
Она встала на колени, потянулась за кубком, отдернула руку:
– Я не могу. Думала, смогу, но нет.
Я все еще держал руку Марко, но она уже едва сжимала мою, и пульс у основания большого пальца сделался совсем слабым.
– Давай я.
Было странно касаться просфоры чем-то, кроме губ. Я взял молочно-белый диск и отломил маленький кусочек. Губы Марко были чуть приоткрыты. Я обмакнул хлеб в вино и сунул ему между зубов. Его веки затрепетали, глаза открылись, метнулись из стороны в сторону и остановились на мне.
– Ешь, Марко, – прошептал я. – Оно хорошее. Просто маленький кусочек.
Он попытался прожевать. Я сложил ладонь чашечкой, приподнял и влил тонкую струйку вина ему в рот. Он проглотил, уставился на мое лицо. «Какой у этого вкус? – подумал я. – Каков вкус для умирающего? Еда это или что-то, что уносит тебя за собой?»
– Тело Христово, – тихо сказал я.
Он облизнул губы, по-прежнему глядя на меня, и вдруг улыбнулся. Его веки начали дрожать.
– Да хранит тебя Господь и да ведет Своим путем в жизнь вечную, – прошептал я ему на ухо.
– Нино, он умер, – сказала Тессина.
Я открыл глаза. Лицо Марко наконец-то лишилось некоторой доли злобы. Я перекрестился и вытер каплю вина с его подбородка.
– Пожалуйста, пойдем теперь со мной, – сказал я Тессине.
– Я теперь могу. О Господи! – Она уткнулась в рукав, и ее плечи затряслись. – Боже! Теперь я могу…
Мы перелезли через стену. Я показал Тессине, куда ставить ноги, как старое фиговое дерево превращается в изогнутую лестницу. Я спрыгнул в темный зловонный переулок и опустил наземь ее. Потом мы побежали, рука в руке, за угол, мимо ступеньки, на которой всегда сидела старая карга, теперь опустевшей, и еще раз за угол.
Дом напротив монастыря пылал, пламя ревело в окнах. Вокруг бегали люди с ведрами. Моя лошадь стояла поблизости, в толпе других перепуганных животных, и высокий рыжеволосый парень чесал ей нос. Я подбежал, дал ему скудо и попросил отвести лошадь в палаццо Латини на Борго Санта-Кроче. Он кивнул, убежденный моим знаком Palle. Потом мы с Тессиной пошли к реке, через Порта Санта-Тринитá, через рыночную площадь на Пьяцца делла Синьория, куда все флорентийцы приходят рано или поздно. Пока мы пересекали площадь, направляясь к улицам Черного Льва, я посмотрел вверх, на стену Синьории. Тела висели неподвижно. Марко тоже окажется здесь, как только его найдут. На площади было не так уж много народу. Люди ставили лотки, жарилось мясо, пар поднимался над супом. На углу дворца стоял какой-то здоровяк, поглядывая то вверх, то вниз. Его густые золотые кудри колыхались, когда голова двигалась.
