– Я права. Верно, милая? Это же он?
– Это не может быть он, – ответила Тессина очень тихо.
Я не мог говорить, поэтому только глупо поднял руку. Монахиня подняла свою, не больше скелетика дрозда, и поманила меня:
– Иди сядь. Извини, если я тебя расстраиваю. Господь судил одно для моего тела, но совсем другое для ума. Мне самой так покойно, но молодых я пугаю. Всех, кроме моей лилии, – добавила она и потрепала Тессину по руке.
Она сняла замок с моего рта.
– Вы меня совсем не пугаете, сестра. – Я осторожно сел рядом с ней.
Комнатка была так мала, что мои колени чуть не упирались Тессине в бедро. Я взглянул на нее, и она зарделась, прикусив нижнюю губу.
– Ну-ка, поговори с ним, дитя! – Монахиня шлепнула Тессину по руке, как котенок бьет свою игрушку. – Он не мертвый – слишком много весит для призрака. Посмотри на мои простыни.
– Это не Нино Латини, сестра Беатриче, – сказала Тессина. – Не он. Это какой-то человек по поводу… по поводу беспорядков.
– Тессина, это я. Я не умер. Я не мог умереть, правда же? Я здесь.
– Поговори с ним, – громко велела сестра Беатриче.
Тессина глубоко вдохнула:
– Привет, Нино. Если это ты.
– Я приехал, чтобы найти тебя. Из Рима.
– Из Рима. – Она коротко, резко вздохнула. – Но я думала… Марко сказал…
– Что убил меня. И все ему поверили, да? Весь город.
– Нино, я видела Марко, когда его принесли обратно в тот трактир. Он едва мог говорить. Я думала, он умирает, а Корсо и вправду был мертв, и он сказал лишь одно: что покончил с тобой. Я поверила ему!
– Только потому, что Марко это сказал?
– Потому что Марко уже убивал людей! А Нино никогда. Ты никогда никому не причинял вреда!
– Но куда же делось мое тело? – настаивал я.
– Бартоло сказал, что магистраты Ассизи унесли тебя и швырнули в яму. – Тессина выпустила руку старой монахини и встала так резко, что ее табурет опрокинулся. Она уткнулась в стену, спрятав лицо в ладонях. – Это была не моя вина! – Она мучительно зарыдала. – Ничего из этого не было моей виной!
– О Тессина! Конечно нет! Я никогда…
– Ты умер! Ты умер, ты, ублюдок!
– Ради всего святого, девочка. – Голос сестры Беатриче, пусть и крошечный, все равно умудрился заставить нас умолкнуть. – Если ты не можешь поверить, что человек восстал из мертвых, то тебе нечего делать в таком месте, как это, моя дорогая.
– Сестра Беатриче, простите! Но что происходит? Почему все так ужасно?
– Ужасно? Ты его ждала – и вот он пришел! – Старушка махнула ручонкой в мою сторону. – Не обращайте на меня внимания. Я умираю, знаете ли.
– Я ждала… – произнесла Тессина и повернулась. – Да. Я ждала. Нино…
Что бы ни происходило в прошлом, чего бы я ни придумывал, желал, представлял, о чем бы ни молился, заклинал, умолял, что бы ни ожидал и воображал – все получилось не так. Я обнял ее, и она была такая маленькая: поразительно хрупкие косточки под моими руками, тепло тела, дешевая монашеская ряса. Но когда она подняла на меня лицо, это была Тессина. Не та женщина, которую я видел в Ассизи, чей лик был выписан на каждой стене моей памяти, но Тессина нынешнего момента. Я развязал ее чепец и стянул с головы, выпустив золотые жгуты волос – спутанные, поблекшие, но по-прежнему способные остановить мое сердце. Я взял ее лицо в ладони, едва находя в себе силы касаться его, и поцеловал.
– У тебя тот же вкус, – изумленно сказал я.
– Так этот странный господин – все-таки твой милый? – спросила монахиня, как будто не происходило ничего особенного.
– Да, – ответила Тессина. – Кажется, да. – (Я едва дышал.) – Кажется, да, – повторила она. – Он… он немного грязноват, правда. Он не всегда так выглядел.
– Он не совсем такой, каким я его представляла, – сообщила старушка.
– Что? – Я изумленно посмотрел на Тессину. – Вы говорили обо мне? О тебе и обо мне?
– О да. Сестра Беатриче так много о тебе слышала. На самом деле практически все.
Монахиня тихо фыркнула.
– Тогда вы должны считать то, что мы делали, неправильным, дурным, – сказал я ей.
– Поцелуй – это неправильно? Мысль – дурно? – Старушка покачала головой, но улыбнулась.
– Наверняка так, потому что Бог наказал меня за все, и я это заслужил. Но вы должны понять, сестра, что я всегда ее любил. Всегда. Это не просто любовь, это… Ей нет цены по человеческому счету, как я его сейчас понимаю. Но она – все.
Я умолк, подумав, что зашел слишком далеко, но Тессина положила голову мне на грудь и закрыла глаза.
– Нино, ты заблуждаешься насчет Господа, – сказала сестра Беатриче. – Он видит любовь и ценит ее.
– Церковь говорит не так.
– Разве? Вот я монахиня, да. И добродетельная притом. Но я не верю, что Господь желает, чтобы все мы отринули тело. Он ничего не творит напрасно, и если Он дал нам плоть, которая может ощущать восторги и наслаждения, как и страдание, то мы должны принять Его дар.
– Кто-нибудь еще это знает?
– Обо мне? О, конечно! Как ты думаешь, почему меня изгнали в этот холодный закоулок? И почему, как ты думаешь, они одобряют помощь этой целомудренной и добродетельной молодой женщины? Ради блага для моей души! И она приносит мне так много добра, моя дорогая. Правда. – Она взяла руку Тессины в свои. – Подобное притягивает подобное, как говорят. Я никогда не считала, что эта девочка должна запереть себя навсегда в подобном месте. Но когда она прибежала сюда, спасаясь от этого животного, этого пасынка-мужа, когда сказала, что хочет вступить в наш орден, я подумала, что, может быть, если я служила Господу верно эти годы и все еще выбираю не отказываться от удовольствий, которые Он в них вложил, – не потворствовать им, но также не называть греховными и не отвергать само их существование, – тогда и Тессина сможет сделать то же самое. Но, мое дорогое дитя, я так рада, что ты приехал спасти ее. Для меня уже слишком поздно. Но не для вас. Будьте счастливы всегда. Любовь – это все.
– Но ты замужем, Тессина.
– Это ничего для меня не значит! – В ее голосе звучала такая ярость, какой я никогда прежде не слышал. – Ты любишь меня, Нино? Ты по-прежнему любишь меня?
– Я бы умер прямо сейчас, если бы ты не могла быть моей. Ничто больше не имеет значения.
– На твоем месте я бы увезла ее отсюда, – сказала сестра Беатриче. – Обеты не нарушены. Никакого вреда. Идите, милые мои. И пусть Господь дождем прольет на вас свои благословения.
Тессина встала на колени у постели и легонько поцеловала старушку в лоб. Я взял почти невесомую лапку и поцеловал ее. В ее коже ощущалось не больше телесности, чем в призраках сожженной бумаги, крошащихся от прикосновения, – такие порой находишь в остывших очагах. Тессина забрала льняную сумку, лежавшую под табуретом, взяла меня за руку и вывела из маленькой кельи. Я ожидал, что монахини будут толпиться под дверью и подслушивать, – полагаю, они так и делали, потому что мой меч стоял возле двери, прислоненный к стене, – но коридор был пуст.
