активный конформист. Мы иногда гуляли с ним по Переделкину, беседовали, я поражался его страху перед властью. Как-то я высказал весьма невинное, но свое суждение о каком-то литературном событии, он остановился, с испугом посмотрел на меня: “Что вы говорите? Как можно? Ведь об этом есть решение ЦК!” Солженицына, конечно, осуждал, но мне говорил: “Дали бы ему Ленинскую премию за ‘Ивана Денисовича’, служил бы верой и правдой, никаких бы хлопот с ним не имели”. Такие у него были критерии. Читая его “Святой колодец” и “Траву забвения”, я думал: вот наградил Бог человека даром слова, хорошим глазом и слухом, оставив пустым сердце»{598}. Валентин Петрович Катаев не единственный советский классик, полагавший, что надо было бы дать Александру Солженицыну Ленинскую премию, и проблема была бы решена. Каждый мерит на свой аршин…
Надежда Кожевникова, препарируя переделкинскую жизнь, знакомую ей не понаслышке, создала занятную классификацию советских писателей – согласно породам имеющихся у них собак. И кажется, что, погрузившись в исследуемую ею тему, она даже установила некую зависимость между стилем жизни писателя и повадками его верного друга из будки. Вот пес Бориса Лавренева – «черный, с рыжими подпалинами ротвейлер», вызывавший особо острую неприязнь: «Была у него манера вдруг выскакивать из-под подкопа в заборе, завидев слабых, но не двуногих – на них он внимание не обращал – а своей же, собачьей породы, ему, видимо, ненавистной. Собакоубийца. Правда, свои жертвы он до конца не загрызал, калечил, оставлял инвалидами: умел, значит, себя обуздать, что было тем более подло, низко». Куда более приятной была очаровательной шотландская овчарка колли турецкого поэта-беженца Назыма Хикмета: «Мальчик, но по облику, по повадкам чарующе женственный, веселый и доброжелательный, как и его синеглазый хозяин». А у самих Кожевниковых жил боксер тигровой масти…
Собаки не только грызлись друг с другом, но порой съедали совершенно непредназначенную для них еду. Однажды зимой в доме Арбузовых готовили настоящие сибирские пельмени. А раз они настоящие, то замерзнуть должны естественным путем, то есть на улице, а не в холодильнике. Пельмени слепили, причем в огромном количестве, положили на мороз, желая попотчевать ими дорогого гостя – известного театрального режиссера, возглавлявшего в те годы Театр имени Вл. Маяковского Николая Охлопкова, также жителя Переделкина (имел дачу на улице Лермонтова). Но оказалось, что пельменей Охлопкову не оставили съевшие их местные собаки, запросто забредшие на дачную террасу. Было бы любопытно узнать породы собак и фамилии их хозяев (тогда было не принято вешать на ошейники жетоны с номерами телефонов). А у самих Арбузовых был целый зоопарк: собаки Ванька, Филипка, Яшка, сиамский кот, попугаи с канарейками. Как-то раз немецкая овчарка Ванька перекусала нескольких переделкинских детей. «Скандалов с их родителями случилось тогда предостаточно, а собаку отдали в итоге какому-то полковнику служить на границе»{599}, – вспоминает сын драматурга.
Как кошка с собакой – выражение, обозначающее скандальные отношения между людьми, в том числе и соседями по даче, вовсе не подходит переделкинцам. В творческой жизни они были порой непримиримы по отношению друг к другу, но, превращаясь в подмосковных жителей, писатели нередко менялись в лучшую сторону, демонстрируя так называемое «мирное существование». Все это продолжалось до тех пор, пока жизнь вновь не сталкивала их лбами.
Кстати, о кошках. Николай Николаевич Чуковский свидетельствует: «В пятидесятые годы, помню, приключилась у нас такая история. У Корнея Ивановича жил вороватый и нахальный кот Кузьма. Он крал еду со стола и сильно досаждал деду, а однажды залез на один из кленов перед домом и разорил беличье гнездо, переловил всех бельчат. Такого дед стерпеть уже не мог и велел Кузьму наказать: попросил шофера отвезти его в Москву на Басманную улицу, во двор издательства “Советский писатель”. Там была столовая, где коту было бы чем поживиться. Водитель засунул кота в багажник, отвез в город. И как вы думаете, чем это закончилось? Через неделю кот как ни в чем не бывало снова появился в Переделкине – пришел пешком из центра Москвы! И как только он узнал, куда идти?»{600} Кто знает, – может быть, кот был ученый, все-таки жил у писателя, и не простого, а будущего обладателя Ленинской премии и оксфордской мантии.
Уж не тот ли это кот, которого за все его преступления казнили, в конце концов, в местной бочке? Об этой истории счел нужным подробно написать Александр Нилин в своей книге воспоминаний «Станция Переделкино: Поверх заборов», посвященной соседям по даче. Он утверждает, что однажды зашел на участок Чуковских вместе с другим внуком писателя Женей: «Мы с Чукером (внук Чуковского. – А. В.) шли к ним на дачу, вдрызг рассорившись, и я шел забирать какую-то свою вещь, у него оставленную. И оторопели – или что там еще с нами было, – когда увидели возле бочки под водосточной трубой троих: Корнея Ивановича, шофера и художника. Кот был, повторяю, завернут – и кота мы не видели, но почему-то сразу сообразили, что происходит. Мы ничего друг другу не сказали, но перемирие состоялось тут же (слов не потребовалось) – и никогда к этому случаю в разговорах не возвращались».
Александр Нилин продолжает: «Хорошо помню, что Женя не меньше меня поражен был случайно увиденным. Но ничего осуждающего деда он ни в ту минуту, ни позднее не произнес… Я видел, как шофер Геннадий Матвеевич закапывал труп возле бочки, вытряхнул кота прямо из одеяла, завернутым в которое они его топили… Меня не столько поразила жестокость хорошо знакомых мне людей, сколько обида за кота». Далее Александр Павлович рассуждает о вариантах, которыми кота можно было бы отправить в его последний путь, приведя в пример Чехова, «который служил для Корнея Ивановича моральным ориентиром… [Чехов] в шутку писал Ольге Леонардовне из Ялты, что отстреляет всех кошек. Корней Иванович мог одолжить у внука мелкокалиберку – дед, кстати, сердился на Женю, перестрелявшего в охотничьем азарте всех птиц на участке, – и пальнуть из нее в нашкодившего кота. Но он пошел другим путем. Возможно, Бармалей, которого собирался одолеть Чуковский на страницах в пух и прах раскритикованной сказки, не из пальца им высосан»{601}. Все возможно. Но ведь и бельчат, согласитесь, жалко. Не кот, а какой-то агрессор. А ведь мог бы не возвращаться в Переделкино, и жизнь его пошла бы по иному пути, усыпанному отходами столовой «Советского писателя»…
Потрясение, пережитое Александром Нилиным, из разряда тех, что испытывают в детстве, когда взрослые делятся на плохих и хороших. А люди, на самом деле, просто разные, наполненные порой самыми противоречивыми и несовместимыми на первый взгляд качествами.
