лидера.
У дачи Вознесенского царила необычная обстановка: «Возле дома его всегда ждали люди: какие-то начинающие поэты, неначинающие, кидали свои рассказы прямо в почтовый ящик. Я помню, я уезжала, проходила мимо, и сидел человек под чёрным зонтом, практически на траве… Это было утром, а не было меня, наверное, до вечера, и когда я уже возвращалась, этот человек всё сидел под черным зонтом и что-то продолжал писать, и я уже не смела его тревожить и пошла своей дорогой по улице Павленко – по Аллее классиков»{590}. Удивление мемуаристки можно понять – вечером уехать из Переделкина было сложнее, ибо электрички ходили не круглосуточно.
Вспоминает Алла Рахманина и других класиков: «Можаев жил замкнуто, на даче появлялся нечасто, но здесь жила его очень мудрая супруга, говорившая с легким прибалтийским акцентом. А вот крупный, литой Солоухин пребывал здесь постоянно. Любимые дочки, жена, слава – всё как полагается классику. Его зять, сын известного академика, спал в предбаннике. Все знали, что на даче у Владимира Алексеевича была несметной стоимости и красоты коллекция картин и икон. И классик решил: если придут нежданные гости что-либо украсть, лучше пожертвовать нелюбимым зятем, чем даже и самой скромненькой иконкой. Возможно, все это – шутка, но пересказывают ее до сих пор совершенно серьезно…» Монархист Солоухин ходил на родник «неспешно и как-то фундаментально» с эмалированным китайским бидончиком (в те времена прилагательное «китайский» было синонимом прочности и долговечности – взять хотя бы китайские термосы). А Борис Можаев, как настоящий почвенник, брал с собой простой алюминиевый чайник, чем вызывал еще большее доверие у своей аудитории. Железные ступеньки, по которым спускались за живой водой переделкинские писатели, «звенели и бренчали».
Владимир Алексеевич Солоухин (помимо икон) обожал собирать грибы. Уроженец Владимирской губернии, десятый ребенок в семье, Солоухин пристрастился к третьей охоте с малолетства. Именно так в будущем он и назовет свою книгу – «Третья охота», возведя, как иногда кажется, такое легкое на первый взгляд занятие в ранг серьезного, увлекательного дела. Браться за которое следует внимательно и аккуратно. Собирать грибы надо уметь, так считал Владимир Солоухин, хорошо запомнивший на всю оставшуюся жизнь, как много было грибов на Владимирщине – их возами возили. А первым грибом писателя стал масленок, – маленький «с круто заостренной шляпкой, покрытой темно-коричневой, красноватой, даже маслянистой кожицей. Ножка на масленке толстая, крепкая и короткая». Что и говорить – сегодня маслята чаще всего попадаются в магазинах, а не в лесу. Большая редкость. Солоухин ходил за грибами рано поутру. «Для меня, – признавался он, – дороже всего войти в лес, когда в лесу еще сумрачно, и тихо, и нетронуто, и под первой же елью ждет твой первый гриб, как будто он нарочно вышел поближе к опушке, чтобы первым попасться на глаза и обрадовать»{591}. И в этом особая прелесть для грибника.
Игорь Золотусский не может забыть своих прогулок по поселку: «Больше всего в Переделкине мне всегда нравилось гулять не по центральным улицам, а ближе к Мичуринцу. Я любил бродить вдоль совхозного поля, спускаться к речке и источнику, где мы брали питьевую воду. Как там весной пели соловьи! Центральная улица поселка – улица Серафимовича – в шутку называлась Невским проспектом Переделкина, потому что на ней можно было встретить самых известных жителей»{592}. А кроме своего Невского проспекта была в Переделкине и Неясная поляна, напротив дачи Бориса Пастернака, – тогда еще не застроенное картофельное совхозное поле. Свои названия дали и другим улицам: «Улица, где дача Софронова, – “Avenue Parvenu”, наша улица Довженко упиралась в лес и потому именовалась “Творческий тупик”»{593}, – поясняет нам Анатолий Рыбаков.
Прогулки – еще одна составляющая дачной жизни литераторов, нарезавших круги по окрестностям, масштаб которых все же был не так велик, чтобы исключить аварийное столкновение нос к носу с тем, с кем здороваться ну никак не хочется. Кирилл Арбузов приводит характерную запись из дневника своего отца Алексея Арбузова от 10 марта 1963 года: «В Переделкине. Ослепительная, солнечная погода. Писатели прячутся друг от друга за деревья… Вот она, долгожданная консолидация»{594}. Запись эта навеяна тот самой встречей Хрущёва с интеллигенцией, после которой одна часть переделкинцев ликовала («Наконец-то! Давно пора закручивать гайки»), а другая была угнетена ожидаемым политическим похолоданием.
Вспомним эпизод из дневника Корнея Чуковского о том, что с ним не здоровался Вадим Кожевников, но так было не всегда. Надежда Кожевникова рассказывает: «Знаменитой я стала в три года, когда Корней Иванович Чуковский поместил мою фотографию в выдержавшей миллионные тиражи книге “От двух до пяти”. Причем это фото он получил не от моих родителей, а купил, увидев в витрине фотоателье. При встрече с отцом на прогулке в Переделкине пошутил, что Кожевникову, видимо, не хватает гонораров, вот он и приторговывает изображениями своего ребенка. Так я, по крайней мере, после слышала. Когда повзрослела, Кожевников и Чуковский остротами уже не обменивались, только здоровались»{595}. И то неплохо: худой мир лучше доброй ссоры.
Встречи советских классиков на прогулках иначе как ярмаркой тщеславия не назовешь. «В Переделкине, – пишет Надежда Кожевникова, – завидев Катаева, у отца появлялась улыбка драчливого озорника, предвкушающего стычку, поединок словесный, укус за укус. И тот и другой язвили с наслаждением и с не меньшим удовольствием расставались. Встреч с Леоновым, от которого за версту веяло многотомным классическим наследием, если удавалось, отец избегал. Георгий Марков – это была тяжелая повинность. Беседы с ним отец волок на себе как некрасовский бурлак баржу». А Валентина Катаева она запомнила таким: «Тот же Катаев ну очень старался, а между тем и в длиннополом по моде пальто, в мокасинах изящных на тонкой подошве, нелепых при нашей переделкинской распутице, с коллекцией кепок – одну однажды у нас дома забыл, и я, каюсь, ее присвоила, донашивала, на зависть приятелям – но и в этом “прикиде” (слово, впервые услышанное от Вознесенского, тоже любящего наряжаться) проглядывало юморное, одесское, пижонисто-фертовое…»{596}
О чем беседовали писатели на прогулках? Затрагивали разные темы, например, в 1955 году Вениамин Каверин, Маргарита Алигер и Эммануил Казакевич горячо и живо обсуждали перспективу создания «Литературной Москвы»: «Гуляя по переделкинским улицам, мы… стали “играть” в возможность будущего альманаха. Как его назвать? Каков должен быть его объем? Кто даст деньги?» Главным редактором согласился стать Эммануил Казакевич, на общественных началах, как и остальная редколлегия, в которую помимо участников той прогулки вошли Александр Бек, Константин Паустовский, Владимир Тендряков и другие литераторы. В Союзе писателей затея показалась подозрительной{597}.
Анатолий Рыбаков вспоминал прогулки с Валентином Катаевым: «Стилист был блестящий, этого у него не отнимешь, но политически –
