— Жень. Женя!
— А?
— Не грызи ногти.
— Что?
— Ногти не грызи.
— Блин… — я одёргиваю руку, ещё более злясь на себя. — Это я так…
— Да я понял. Хорош психовать. Все нормально, — подушечкой большого пальца он снова проводит по моей шее под волосами — вверх-вниз, медленно и с лёгким нажимом. Такой знакомый жест. Такой успокаивающий. Прикрываю глаза и откидываю голову на спинку сиденья, прямо на его ладонь. Пусть это неправильно, глупо, опасно — я имею право на свои пять минут блаженства. У меня впереди столько поводов для нервотрепки, хотя бы сейчас я хочу немного… забыться.
Его рука под моим затылком немного соскальзывает вниз, после чего возвращается и, обхватывая всей ладонью, слегка массирует кожу головы — и мурашки по телу ползут начиная от самых пяток.
Сжимаю зубы, стараясь подавить громкий вдох, и слушаю его голос, растворяясь в том, что он рассказывает Мике, едва мы снова выезжаем на поверхность, в городские кварталы:
— Вот здесь когда-то твоя студия детская была, помнишь?
— Где мы танцы и спектакли ставили?
— Да. Узнаёшь?
— Ага.
— А здесь — кафешка с пиратами. Мы там день рождения тебе отмечали.
— Да, помню! Настоящий Джек Воробей ходил между столиками!
— Ну, почти настоящий, — Ромка снова посмеивается. — А вот тут наша старая квартира была, твоего деда.
Открываю глаза, поворачивая голову в его сторону, чтобы сквозь окно увидеть район, где жил грозный Гарипов А-Вэ — после его смерти в достаточно преклонном возрасте, я не часто бывала здесь, да и Ромка избегал возвращаться эти места.
— А мы сюда редко ходили, да, па? Я почти не помню, как мы здесь гуляли.
— Все правильно, редко.
— А почему? — не унимается Мика.
— Да так. Проблемы. И желания особого не было, если честно.
— А ты помнишь, после чего мы почти перестали приходить к твоему отцу? — все ещё чувствуя тепло его ладони под моими волосами, спрашиваю я и вижу, как снимая очки, Ромка поворачивается ко мне.
Наконец-то! Я жадно ловлю его взгляд не скрываемый больше ничем — в нем поблёскивают весёлые искорки, а в уголках глаз разбегаются неглубокие морщины-лучики, как всегда, когда он немного щурится.
— Конечно, Женьк. Такое не забудешь.
— А что, а что? — как всегда не желает оставаться в стороне Мика. — А расскажите!
— Это очень… интересная история, — смеюсь я, и Ромка в ответ тоже улыбается. — Расскажи лучше ты.
— Лады, — соглашается он. — Короче, как дело было. Ты тогда совсем малая была, Микуш, и активно занималась своими мелкими делами — росла там, ела, ползала, памперсы обделывала…
— Не-ет! — Мика закрывает лицо в приступе шутливого стыда. — Только не надо про памперсы!
— Надо-надо, — не соглашается Ромка. — И памперсы, и мимо памперсов, как все спиногрызы. А мы от тебя первого слова ждали. Долго ждали, но тебе на всех было похрен, и ты молчала.
— Наверное, меня все устраивало, и я просто не находила повода повозмущаться! — смеётся Мика и Ромка, согласно кивает.
— Наверное. Но Дженья начала садить панику и пыталась водить тебя к логопедам.
— Как всегда!
— Ну, ее можно понять. Она волновалась. В итоге, психовать начал и я. Что все как-то не по классике — дети в таком возрасте уже что-то квакают — мама, баба, ещё что-то. Я так вообще, хотел, чтоб ты «папа» первое сказала. Часами сидел возле тебя папкал, а ты меня ложкой пыталась отлупить.
Мика заливисто смеётся и я не могу к ней не присоединиться.
— А потом случилось. Ты сказала первое слово, — Ромка, проводит свободной рукой по волосам, поправляя длинную чёлку, и я снова любуюсь бликами солнца в его каштановых прядях и чернёным браслетом на запястье, кажется, из серебра.
Все как раньше. Совсем ничего не изменилось.
— Да? И что? И как это было? — продолжает вертеться на сиденье Микаэла, пока водитель с абсолютно пофигистическим видом выезжает на мост, совершенно не обращая внимания на наши семейные разговоры.
— Женьк, помнишь? Что за слово было? И, главное, когда?
— Боже… Конечно! — меня трясёт от беззвучного смеха. — Это было в гостях. На юбилее твоего отца
— И что, и что? — Микаэла в нетерпении очень напоминает себя, маленькую. И ситуация похожа — мы вместе, рядом, а не разбросанные через тысячи километров.
— Это было слово «ёб» — вспоминая огорошенные лица Ромкиной родни, отвечаю я. — Ты вдруг сказала его выразительно и четко. В тишине, между каким-то пафосными тостами. А потом повторила. И не раз. Как заладила! Кто-то из гостей говорит — Арнольд Владленович, желаем вам… А ты — ёб! Здоровья счастья и процветания… Ёб! — и мой голос тонет в обоюдном хохоте, смеётся даже водитель, успевший оценить Микино красноречие.
— Да, ты нехило качнула их там. Особенно бабку Марту, — при упоминании имени мачехи, выражение лица у Ромки на мгновение становится таким же, как и много лет назад — сосредоточенным и злым, но это быстро проходит. — Она все пыталась выяснить, почему ты матюки гнёшь, а потом решила нас отчитать после застолья, что мы хреново тебя воспитываем, и обстановка у нас в доме тоже — хреновая.
— О-о, папио… — понимающе тянет Мика. — Теперь понимаю, почему мы больше к ним не ходили. Ты убил бабку Марту сразу после этого и закопал ее где-то во дворе!
— А вот и нет. Я даже сказать ничего не успел, как им уже наваляли. Угадай, кто?
— Кто? — от нетерпения Мика едва ли не подпрыгивает, и я начинаю сочувствовать ремням, которые пытаются удержать ее на сиденье.
— Дженья! — его ладонь слегка напрягается и, спускаясь ниже, к моей шее, несильно сжимает её, а я только плотнее прижимаю голову к сиденью, чтобы скрыть это. — Послала их так, что я охренел, Микуш. Твоё «ёб» было цветочком в сравнении с тем, что им пришлось выслушать за свои претензии. Там такие конструкции были, я до сих пор не все знаю.
— Ого! — хохочет Мика, довольная таким демаршем с моей стороны. — Наша Дженья крутая!
— А то, — Ромка бросает в меня быстрый взгляд, а я отвожу глаза, чтобы он не увидел и не понял, как мне здорово, как приятно и спокойно сейчас, как не хочется, чтобы наша дорога заканчивалась — мы почти подъехали к району, где расположена его гостиница. — Самая крутая из всех. Защищала меня как тигр! А когда мы уходили, дверью хлопнула так, что у них вся сраная лепнина с потолка посыпалась.
— Ром, ну не надо, — протягивая руку через букет, легко касаюсь края его дорожного тренча, чувствуя пальцами мягкость и текстуру ткани. Конечно же, я хотела бы прикоснуться к его лицу, но… нельзя. Поэтому устраиваю себе такой уместный торг — просто трогаю его одежду. — Все было не так драматично. И на моем месте любая мать бы не смолчала. И жена. За своих — всегда до последнего, против всех, да? — повторяю я когда-то сказанные им слова.
