Кто знает, может он прав… Глядя на него сейчас, я снова не могу отвести глаз — хорошо, что он ко мне спиной и не видит этого. И ускоряю шаг, чтобы провести их к нужной машине, водитель которой уже звонит на мобильный — явно переживает, где мы, и не отменим ли заказ до города.
— Оп! Я на первом! — тут же заявляет Мика свои права на сиденье рядом с водителем, едва ее чемодан исчезает в багажнике такси. — Пап, можно? Я пристегнусь!
Меня она ни о чем не спрашивает — я понимаю, почему. Она давно успела привыкнуть к контролю только со стороны Ромки — но, тем не менее, чувствую себя уязвлённой. Нет, с этим надо надо что-то делать. Нужно убирать глупую родительскую ревность куда подальше… И только спустя пару мгновений понимаю, что, если мы разместимся так, как хочет Микаэла, мне придётся ехать вместе с ее отцом на заднем сиденье, вдвоём. А значит, рядом с водителем лучше сесть либо Ромке, либо мне.
— Мика, я, вообще-то, сама хотела там сесть…
— А все уже, занято! — она запрыгивает в салон, успев показать мне язык. — Надо было быстрее, Дженья! Я первая, да, пап?
Ну же, не будь легкомысленным, скажи дочери, что это самое небезопасное место в автомобиле, и рядом с водителем лучше сидеть взрослому — именно об этом я думаю, посылая беззвучные сигналы Ромке, пока он, иронично приподняв брови наблюдает за мной сквозь тёмные стёкла очков.
— Все по чеснаку, Женьк. Кто не успел, тот опоздал.
Ну, конечно! Чего ещё я могла от него ожидать! Раздраженно хлопаю дверью, плюхнувшись на сиденье, за что тут же получаю замечание от водителя:
— Осторожно, пассажирочка! Дома у себя так хряпать будете!
— Да, поаккуратней будь. — подчёркнуто тихо прикрывая дверь, Ромка садится рядом со мной, явно иронизируя над ситуацией — Что-то ты какая-то дерганая, Женьк. Жевачку? — придвигаясь ко мне на небезопасно близкое расстояние, он протягивает пакетик Орбита. — Тут мята, говорят, нервы успокаивает.
Фыркая, отказываюсь от жевачки и отворачиваюсь от него, предварительно втиснув между нами букет. Вот так вот. Пусть не думает, что может ко мне тут приближаться, как захочет и когда захочет.
— Так, мамио, папио! Только не ссориться сейчас, ясно? — Мика разворачивается к нам в салон, пока машина мягко трогается с места. — Ругаться будете, когда приедем в отель, па оставит там свои вещи, а потом пристроим меня у мамы! Я наберу себе ванную и буду откисать в ней до вечера, а вы пойдёте в какую-то кафешку — и вот там хоть глаза друг другу выцарапаете. Но без меня, ясно! Я ребёнок, мне тут лишние травмы не нужны!
И хоть в ответ на эти слова меня жалит невидимый укол совести, по тому, как смеётся Ромка, понимаю, что Мика больше дразнит нас, преувеличивая свои проблемы. Хотя… В каждой шутке — только доля шутки, не он ли об этом не раз говорил.
— Не будем, Микуш. Правда, Женьк? — с этими словами он устраивается поудобнее, а его рука мягко ложится на спинку сиденья.
И, вроде бы, в этом нет ничего такого, Ромка всегда любил сидеть вразвалочку… Но его ладонь находится теперь аккурат за моей спиной, и я выпрямляюсь, подавшись вперёд, чтобы быть от него чуть дальше.
— Правда. Все нормально, Мика. Это мы так… Общаемся, как обычно. Как долетели?
И пока такси, набирая скорость, выезжает на эстакаду, а Мика, приоткрыв окно, чтобы в салоне было больше воздуха, рассказывает о том, как собралась буквально за час, как запихала паспорт с билетами куда-то на самое дно чемодана и чуть не сдала их вместе с багажом, как она купила мне подарочки в дьютифри и дома обязательно их все вручит, я то и дело бросаю взгляды на Ромку, отвернувшегося к окну, с деланным равнодушием рассматривающего проплывающие мимо дороги, дома и деревья. И только его большой палец как бы ненароком проводит по воротнику моей ветровки, слегка цепляя ногтем кожу шеи, едва я прислоняюсь к спинке сиденья, устав сидеть так, будто проглотила швабру.
— А потом я просто взяла и заснула, правда, пап? Терпеть не могу вставать так рано, а ты вообще и не ложился, да?
— В номере отосплюсь, — лениво отвечает Ромка, поворачиваясь ко мне лицом. — А ты? Как спала? Или опять поставила десять будильников на звонок?
И пока Мика хохочет, Ромка иронично расписывает ей мою привычку перестраховываться и заводить перед ранним подъемом все имеющиеся часы в доме, а заодно — мобильные, планшеты, а вдобавок программировать телек и музыкальный центр.
Потом вдруг выясняется, что никто из них не помнит, куда делась подушка-воротник вокруг шеи, с которой так удобно спать в самолёте, Мика паникует, что забыла ее в салоне, пока, наконец, Ромка не вспоминает, что сам лично положил ее в свою дорожную сумку, которая находится в багажнике — и это абсолютно точно.
— Только, когда выйдем, сразу покажешь мне ее, па! Я не могу ее потерять, это моя любимая, со щеночками!
— На месте твои щеночки, Микуш, — терпеливо успокаивает он её, и я ловлю себя на том, что улыбаюсь. Как же мне не хватало этой родной, любимой и такой привычной суеты.
Как хорошо, что мы снова вместе. Пусть и ненадолго.
Мы постепенно приближаемся по трассе к городу, и водитель после очередного ограничительного знака сбавляет скорость, а я все ещё бросаю на Ромку короткие, вороватые взгляды. Мне приятно смотреть на него, тут уж ничего не поделать.
В очередной раз замечаю про себя, что он меняется годами, но только в лучшую сторону. Линия челюсти стала тверже, подбородок — выразительнее, фигура — крепче, теперь в ней чувствуется не юношеская гибкость, а сила взрослого мужчины. Его жесты и повадки — ещё более уверенные, в чём-то даже вызывающие. Но одно в нем остается прежним — дерзость и пронзительное, бьющее через край жизнелюбие.
«Ведь границы — они только в нашей голове». Ромка никогда не изменял и не изменит своему главному правилу. А я… Мне остаётся только восхищаться им и немного завидовать.
Мы въезжаем в длинный подземный переезд, а Ромка продолжает сидеть, глядя перед собой и по-прежнему не синимая тёмные очки, от чего меня начинает прямо-таки дёргать — ну почему он это делает? Неужели снова рисуется, чтобы позлить или зацепить меня — он знает, как легко я ведусь на любую нелогичность, не могу смолчать…
— В машине не темно? — не выдерживаю я. — Может, снимешь очки, наконец?
Вместо ответа он поворачивается ко мне, нарочно медленно поправляя дужку на переносице, и оставляет их на месте.
— Тебя парит, Женьк? Хочешь поговорить об этом?
Вот же гад! Ещё и подкалывает меня моим же подходом.
— Я? Да нет. Мне, вообще, все равно. Ты абсолютно прав — это твое дело, и меня не должно это парить… то есть волновать, — я пытаюсь не злиться на себя за то, что снова нервничаю, и он это видит, сам оставаясь спокойным. Отворачиваюсь к окну, совсем как Ромка в начале поездки, молча наблюдая за пролетающими мимо столбами, разграничивающими полосы движения, и на какое-то время ухожу в себя так глубоко, что не сразу слышу его голос:
