касающиеся ситуации на фронте, а также подготовки войск к наступлению, он попросил Верховного помочь танками.
— И знаешь, что он сказал? — спросил в трубку Ватутин и сам же ответил: — «Дадим вам танки!» — вот его слова. Так что поимей в виду, Павел Алексеевич. Не знаю, как ты, а я чертовски рад, что Верховный вошёл в наше положение.
— А как теперь быть с нашей заявкой? — поинтересовался Ротмистров, заметно обеспокоившись.
— Я доложил Верховному о ней, он в курсе дела.
Ротмистров был несказанно рад этому сообщению командующего и, не скрывая вдруг охвативших его чувств, громко произнёс в трубку:
— Ну, теперь мы дадим фашистам жару!.. — И тут же спохватился: — Военный совет в штабе фронта состоится? Или в связи с поездкой в Ставку вы решили его перенести?
Командующий коротко изрёк:
— Военный совет фронта состоится в 14.00 по московскому времени. Вам, Павел Алексеевич, нужно быть обязательно. Ваша танковая армия едва ли не главная скрипка на Воронежском фронте. Полагаю, что вам тоже есть о чём поведать на Военном совете, так что ждём вас.
— Мне только что сообщили, что к нам едет член Военного совета генерал Хрущёв, — сказал Ротмистров. — Не знаете, какова цель его поездки?
— Должно быть, хочет побеседовать с вами перед Военным советом, но мне он не докладывал, — ответил Ватутин. — Полагаю, что Никита Сергеевич как опытнейший политработник найдёт в вашей армии... — на секунду командующий умолк, — слабые места. Не забыл народную пословицу? Где тонко, там и рвётся...
— Спасибо, что напомнили, — промолвил командарм.
День угасал. В небе уже загорелись первые звёзды. На память Ватутину пришли чьи-то поэтические слова: «Звёзды гаснут на рассвете...» Но до рассвета ещё ох как далеко! А сумерки сгущались. Темнота расплескалась вокруг, окутывала всё окрест. Далеко в поле, где в окопах находились бойцы, было тихо и мирно. Но Николай Фёдорович знал, что на днях над этим полем поднимется свинцовый ураган, и в этом урагане надо выстоять, надо победить врага!.. Его мысли нарушил адъютант:
— Товарищ командующий, что-то приболел член Военного совета Хрущёв.
— Что с ним? — спросил Ватутин. — На Военном совете он чувствовал себя прекрасно. Нужно зайти к нему.
Хрущёв лежал на койке. Увидев командующего, он кисло улыбнулся, хотел было подняться, но Ватутин сказал:
— Лежи, лежи, Никита Сергеевич. Коль захворал, следует лечиться.
— Живот что-то побаливает... Видно, отравился. Вчера, когда уезжал от танкистов из 5-й гвардейской армии Ротмистрова, ребята угостили парным молоком. Оно было слегка кислое, вот и дало себя знать. Но я уже иду на поправку... — Член Военного совета с минуту помолчал. — Вчера ты, Николай Фёдорович, на Военном совете сделал блестящий доклад, и главное, он был самокритичным. Я с интересом прослушал твои размышления о том, как всем нам дальше вести работу, чтобы наносить мощные удары по врагу, гнать и гнать его с нашей советской земли.
— Гнать будем, Никита Сергеевич, хотя и тяжко придётся. Верховный требует от нас наступать и наступать!
— Ты будешь сегодня звонить Сталину? — спросил Хрущёв.
— Ещё не решил, а что?
— Скажи ему, что я хочу дня на два слетать в Москву: что-то жена приболела. Пусть даст разрешение. Ты, надеюсь, не возражаешь, если я на пару деньков отлучусь?
— Только бы Верховный тебе разрешил... Ну, я пошёл к себе, на столе гора всяких бумаг, нужно в них разобраться. А ты, как поправишься, зайди ко мне. Вместе и позвоним Верховному.
— Добро, Николай Фёдорович...
Тёплым августовским днём 1943 года, когда бои на Курском направлении всё ещё продолжались, нарком Военно-морского флота адмирал Кузнецов вернулся в Москву из командировки в Сталинград и Саратов, куда его направила Ставка Верховного главнокомандования. Самолёт совершил посадку в столице на Центральном аэродроме. Здесь Кузнецова встречал его заместитель по кораблестроению и вооружению. Николай Герасимович вышел из самолёта и, ощутив под ногами асфальт, подумал: «Тут земля, а не палуба корабля на Волге, где меня чертовски бросало на зыбких волнах». А вот и адмирал Галлер. Он поспешно подошёл к наркому с щедрой улыбкой на смугловатом лице и, приняв стойку «смирно», скрипучим голосом произнёс:
— Здравия желаю, товарищ народный комиссар!
— И я вам желаю здравия, Лев Михайлович! — Кузнецов тепло пожал ему руку. — Как дела, что у вас нового?
Адмирал Галлер служил на военном флоте давно, плавал едва ли не на всех флотах и флотилиях. Кузнецов уважал своего заместителя как истинного моряка, сердце которого, по его же словам, «не обросло на море ракушками».
Они сели в машину и направились в наркомат ВМФ. Галлер известил, что звонил Поскрёбышев, спрашивал наркома ВМФ.
— Я сказал, что вы ещё где-то на Волге и должны быть завтра к обеду. «Он вам нужен, Александр Николаевич?» — спросил я. «Товарищу Сталину, а зачем — нам не дано знать», — сухо ответил Поскрёбышев, и в его голосе прозвучали сердитые ноты.
— Понимаю, — веско произнёс Николай Герасимович.
В кабинете было душно. Кузнецов разделся, открыл форточку, затем позвонил по кремлёвской вертушке Поскрёбышеву.
— Это я, Кузнецов, Александр Николаевич, только что вернулся с Волжской военной флотилии.
— Наконец-то прибыл наш главный моряк! — воскликнул генерал. — Как вас величает супруга — «рыцарь моря»?
— Это она так... — смутился Кузнецов. — Чего не придумают женщины!..
— Не скажите, Николай Герасимович, — мягко возразил Поскрёбышев. — Она метко нарекла вас, потому как свою жизнь вы посвятили флоту... Ладно, моряк, теперь о деле. Иосиф вас требует. Сейчас у него идёт совещание, и он велел не беспокоить его, но оно скоро закончится.
— Я с утра ничего в рот не брал, хотел бы перекусить.
— Добро, моряк! Полчаса у вас есть.
— А Жуков и Василевский здесь? — спохватился Кузнецов.
— Они на фронтах, Николай Герасимович, правда, звонят Верховному частенько...
«Кажется, и мне придётся отчитываться, что сделал на флотилии и как она живёт», — невесело подумал Кузнецов и тут же позвонил домой. Трубку взяла жена, Вера Николаевна. Голос у неё звонкий, как горный ручеёк.
— Коля, ты? — спросила она.
Кузнецов почувствовал, как забилось сердце.
