Великий Инвестигатор отправился вместе с армией не для того, чтобы вести войны, – это армия отправилась с ним для подкрепления незыблемых полномочий. И он пользовался ими: расследовал, судил, приговаривал. Первым был сожжён Гальц, за ним последовали Верховицы, был пожран огнём Твиржак, Ксенополь, Годын, Чернегвр, – всё сплошь большие города. Ведомые Себастьяном, воины Святого Престола срывали замки гаубичным градом, выбивали шляхту как расплодившихся волков, вырезали деревни без счёту. Началось большое судилище.
Вести о южной кампании заставляли Апостольский дворец гудеть осиным гнездом, особенно, когда Божий Обвинитель призвал на земли Димориса шехверские войска. Трудно было решить, имел ли он на это право, – и Шехвер, и Диморис являлись частями Папской Области, но история вражды этих королевств была куда как длинна. Правда, Себастьяну было плевать на политику и мнение знати; последнюю он вообще ни во что не ставил и подвергал поголовному истреблению везде, где шляхта не успевала организоваться для отпора.
Никто не мог отозвать Великого Инвестигатора, ибо лишь у Папы была подобная власть, а понтифик на момент разгара кампании был уж слишком болен.
С начала войны брат Себастьян прилежно слал отчёты о своих деяниях через гонцов Инвестигации, но не отвечал ни на какие воззвания и не принимал указаний от Синрезарской курии. Сегодня монах, по сути, должен был находиться вместе с войсками где-то под Велекой Побойней, которую осаждал уже вторую неделю. Однако же вот он, во плоти, в центре земель Эстрэ, явился посреди ночи с небольшим отрядом. По воле ангела…
Многим кардиналам казалось, что от Себастьянова хабита несло вонью горелого мяса. Это было странно, ведь она распространялась по столице уже много месяцев, – пока горели на кострах тела. Можно было бы привыкнуть уж, однако, присутствие брата Себастьяна… внушало.
– Мне ведомо, – пролаял петрианец очень хрипло, – что события последних месяцев обеспокоили вас, монсеньоры! Тем ценнее для Господа-Кузнеца ваша вера и терпение, ибо Последние Времена уже наступили!
Трижды драгоценный посох Глецимакс приподнялся и грянул об пол.
– Скорее! – воскликнул брат Себастьян. – Торопитесь!
Некоторые кардиналы съёжились, другие послали взгляды, полные мольбы архидиакону. Лодовико Сфорана сидел прямо, почти статуя, высеченная в камне, спокойный облик, сложенные «домиком» пальцы, чуть прикрытые глаза.
– Где же вы?! – надрывался Великий Инвестигатор, пока в дверях не появились четыре солдата Церковного Караула. – Наконец-то!
Дюжие воины в сером несли на плечах перекладины, к которым крепилась металлическая клетка, опутанная цепями. Ноша с грохотом опустилась на пол, двое обнажили мечи и встали между ней и столом, двое других принялись разматывать и натягивать цепи через решётки. Сквозь лязг металла изнутри доносилось завывание, кто-то хрипел и рычал, выхаркивал богохульства.
– Открывайте! – велел брат Себастьян.
Часть клетки упала на мраморный пол и наружу выметнулось нечто. Звонко натянулись цепи, тело, закованное в кандалы, дёрнулось в прыжке и рухнуло.
– Смотрите внимательно, монсеньоры!
На полу корчился человек поразительного уродства. Обрывки одежды, свисавшие с его тела, пропитывала зловонная сукровица, треть всей плоти покрывала бугристая зелено-коричневая короста, из которой высовывались иглы; лицо существа, наполовину человеческое, искажала некая хворь, безобразное уродство: рот растягивался, в широкую пасть, меж зубов тянулись слюнные нити, а левый глаз был огромен и пульсировал разными цветами. Из пор урода капало пахучее масло, на толстой шее сверкала золотая цепь с медальоном и самоцветами.
– Перед вами Дерджемил Лукаш, – говорил брат Себастьян, – гетман войска Левдонского и предводитель левдонской шляхты. Когда его заковывали и сажали в клетку, Лукаш не отличался от человека, но за время пути духовная гниль проявила истинное лицо сей твари. Узрев, что послание верховного инвестигатора не было преувеличением, я начал прижигать рану, однако, было уже слишком поздно. Гниль текла в жилах юго-западного дворянства, их души оказались изувечены, тела с трудом держали видимость здоровья, но запах… эту вонь невозможно скрыть. Осквернённые церкви, осквернённые кметы, осквернённая земля. В Диморисе мы увидели всё: каннибализм, жертвоприношения детей, оргии, полные тошнотворной грязи. Поздно было отделять зёрна от плевел, огонь пожрал всех, дабы Господь выбрал чистых и поверг во прах осквернённых.
Существо, оглушённое ударом об пол, зашевелилось. Невероятно омерзительное сочетание человеческих и чудовищных черт наводило на мысль: подобные твари не могут не страдать от самого своего существования. Бурая склизкая кожа шевелилась, будто под ней вспухали и сдувались многочисленные пузыри, вылезали и прятались обратно иглы. Дрожа всем телом, названный Лукашем встал на колени, как мог поднял обезображенное лицо, пахучая слизь капала из ноздрей, ненависть горела в разноцветных глазах.
– Однодневки, – раздался булькающий голос, – последователи жалкого божка, чья участь – быть забытым. Тряситесь, ибо Господа грядут! – Искажённое тело будто стало больше, раздулось по-жабьи. – Из глубин восстаём мы, избранники единственных истинных богов! Вечные грядут, красный след несёт освобождение! И всё здесь будет поглощено чадами морскими! Господа утопят этот мир!
Существо дёрнуло рукой-лапой, вцепилось зубами в металл и звенья цепи хрустнули. Схватившись за вторую цепь двумя конечностями, оно ещё раз дёрнуло, ударяя солдата, державшего противоположный конец, о прутья клетки. Сверкнули мечи, тварь завизжала под ударами стали, а потом распахнула пасть и выплюнула струю зловонной кислоты. Плоть сошла с костей, люди погибли быстро, но в ужасных муках.
Кардиналы паниковали, кто-то громко молился, кто-то просто выл. Лодовико Сфорана оставался неподвижен, его глаза лишь чуть скосились, наблюдая, как ковыляет Великий Инвестигатор. Старый и тощий монах встал меж столом и освободившимся чудовищем, которое раздулось почти вдвое против изначального размера. Понимая, что сейчас произойдёт, архидиакон Святого Престола закрыл глаза ладонями. Вспышка получилась столь яркой, что он увидел сквозь веки и плоть чёрные контуры костей.
Вопли и проклятья метались по зале Восьми Деяний, запах гари вонзался в ноздри как шило, воздух был раскалён. Кардинал Сфорана опустил руки и сквозь белые пятна разглядел, как Великий Инвестигатор возвратил ткань на лицо.
– Это заняло много времени и сил, но мы смогли достичь истоков заразы, – продолжил брат Себастьян, отворачиваясь от кучки пепла на полу. – Фронтир, опасные территории, соседствующие с Дикой землёй. Там зараза цвела, оттуда проникала вглубь Димориса. Отравленная вода, истощённые, изъязвлённые почвы, источающие тошнотворную вонь; исковерканные растения, животные, превращённые в чудовищ. И люди, в которых не осталось ничего человеческого. Мы видели гнилостные поля, засеянные скверными плодами, – чудовища зрели там, опутанные корнями, словно младенцы пуповиной. Бесконечные склизкие коконы и огромные существа-повитухи, похожие на разжиревших мясных пауков. Когда мы встретились с одним из них, сия тварь измочалила десятерых прежде чем пасть под ударами алебард. О Господь-Кузнец, я боялся, что нам не хватит огня! Но мы жгли, жгли и жгли, пока от горизонта до горизонта не распростёрлось пепелище. На том работа не закончилась, чистить Диморис нужно и дальше, больше сил, больше золота, больше войск. Больше огня! Я был готов отдать этому остатки жизненных сил, но ангел велел спешить в Синрезар, к гробу Папы Пия.
