Отец с Кармэлой поселился отдельно — в квартире, выделенной университетом в честь особых заслуг синьора Миранди. В тот день, когда Габриэль сказала, что не будет жить с ними, у нее с отцом состоялся серьезный разговор. И кажется впервые со дня смерти синьоры Миранди, она говорила с отцом как дочь, а не наоборот. В этот раз он слушал ее молча, так будто видел впервые, и словно впервые заметил, как осунулось ее лицо и какими большими стали глаза. Она рассказала ему все, с самого первого дня, со свадьбы Бланки Таливерда, и до того злосчастного утра, когда они покинули Волхард. Рассказала обо всём, о помолвке Форстера с Паолой, о законе об экспроприации, о Корнелли и его плане, и о том, что теперь вынуждена прятаться, чтобы защитить Форстера от него же самого. Она удивилась тому, что, как ни странно, отец ее понял. Кажется, он вообще впервые услышал ее по-настоящему, и обняв за плечи, спросил:
— Значит, ты любишь его?
Она только кивнула, пряча взгляд и не в силах ничего произнести.
Синьор Миранди погладил ее по голове и пробормотал:
— Бедная девочка, жаль, что с нами нет синьоры Миранди! Она бы смогла лучше тебя утешить…
На ее просьбу сказать Форстеру, что она отправилась к родственникам матери в Таржен, он отнёсся с пониманием, пообещав не рассказывать правды никому. И через две недели, решив все свои дела в Алерте, синьор Миранди снова уехал в Волхард, а Габриэль осталась одна.
И она наделась, что теперь, когда их с Роминой легенду подтвердит и синьор Миранди — Форстер отступится. Она знала — он ее ищет, да и Ромина вскоре подтвердила это, велев ей, купить два билета на пароход на свое имя и имя двоюродной сестры матери, что жила в Таржене. И Габриэль очень надеялась, что тысяча лье, что отделяют Алерту от Таржена — это достаточный аргумент в пользу того, чтобы прекратить ее поиски. На вопрос Габриэль о том, не решит ли Форстер однажды заглянуть в цветочную лавку сестры, Ромина ответила, что лучше всего спрятано то, что лежит на виду, и что здесь он будет искать ее в последнюю очередь.
С одной стороны это успокаивало, но с другой… с другой, где-то в глубине души она хотела, чтобы он ее нашел. И ничего не могла с этим поделать Она так отчаянно хотела увидеть его снова, и не знала, как победить в себе это болезненное чувство, надеясь лишь на то, что в круговерти дней и заботах она постепенно забудет Форстера и, рано или поздно её душа перестанет так сильно болеть.
Целыми днями она крутилась, как белка в колесе, даже радуясь тому, как сильно устает к вечеру, и предпочитая засыпать от усталости, едва касаясь подушки. Потому что ночь была для нее самым тяжелым временем. Ночью к ней снова возвращалась тоска, и мысли о Форстере, и сны о нем, и нередко утром она просыпалась вся в слезах…
Почти месяц по приезду Габриэль утешала горе Франчески, так и не решившись рассказать кузине всей своей правды до конца, хотя ей и самой не помешало бы такое же сочувствие. И Фрэн даже не догадывалась, как хорошо понимает Габриэль ее ненависть к капитану Моритту, ведь в душе она испытывала сходное чувство, за одним лишь исключение — от любви Франчески, после предательства жениха, не осталось и следа.
Впрочем, Франческе было чем утешиться — поступок капитана Моритта светское общество все же осудило. Ведь, он, как оказалось, скомпрометировал другую девушку из довольно влиятельной семьи и именно поэтому вынужден был жениться на ней, а не Франческе. А то, что эта семья была очень богата, гораздо богаче семьи Франчески, а финансовые дела Мориттов на поверку оказались очень плохи, все это давало повод подозревать, что произошедшее не было простой случайностью. Синьоры сплетничали об этом вполголоса, говоря о том, что бедной Фрэнни очень повезло, что все так сложилось, и она избежала столь сомнительного брака.
И влюбленность Фрэн к Моритту прошла, переродившись сначала в ненависть, а затем в презрение, и в итоге не оставив в душе даже намека на то, что было прежде. К концу лета она почти излечилась от своих чувств, не без помощи синьора Тересси, который все это время регулярно ее навещал.
А вот теперь он просил ее руки, и это было закономерно, потому что не прочесть на лице синьора Тересси любовь к Франческе мог только слепой. Наверное, произошедшее, что-то изменило в душе Фрэн и в ее характере. Потому что трогательная забота синьора Тересси, то внимание, каким он ее окружал, после разрыва с Мориттом, его постоянные попытки ее развлечь, приглашая на выставки, в театр и оперу, его ненавязчивое присутствие в ее жизни, окупились сторицей — его имя с каждым днем все чаще и чаще звучало из уст кузины. И Габриэль была за нее рада, потому что, ей казалось, что они, как ни странно, подходят друг другу. Когда она видела, как синьор Тересси с улыбкой распахивает перед Франческой дверь со словами «моя королева!», а она так трогательно заботится о том, чтобы он не стоял на солнце, когда они гуляют по парку, то ей становилось очевидно, что они прекрасная пара.
Когда он, наконец, сделал Фрзн предложение, Габриэль ни секунды не сомневалась, что кузина его примет, и что советы в этом деле ей совсем не нужны. Она радовалась за нее, но в то же время ей было грустно, потому что в ее жизни, к сожалению, вряд ли произойдет что-то подобное. И когда Франческа, выплеснув все эмоции, уехала, Габриэль поднялась наверх и долго сидела у окна, бессмысленно глядя на дорогу, и на вывеску кофейни в доме напротив.
Может и правда ей уехать в Таржен?
Она написала тете сразу по приезду в Аперту, и вот спустя три месяца ей пришел ответ — тетя рада будет видеть ее у себя.
Может это самое лучшее решение?
Может быть, тогда она перестанет вздрагивать всякий раз, когда рядом останавливается чья-то коляска и перестанет пытаться искать взглядом знакомую фигуру в толпе? Видеть буквы его имени в вывесках и газетных заметках, и звать его по ночам…
Платаны напротив кофейни уже начали ронять первые листья. Осень — время свадеб. И с каждым днем в ее лавке все прибавлялось заказов.
И каждый день она начинала с того, что покупала в киоске газету, а заканчивала день тем, что выбрасывала газету, не прочитав. Где-то там, на четвертой странице, в разделе брачных объявлений должна была появиться и заметка о свадьбе Форстера и Паолы. Но Габриэль не хотела об этом знать. И даже Фрэн строго-настрого запретила об этом говорить. Какая разница, когда и где это случится? Но мысль о том, что это уже произошло, была невыносимо мучительна. А с другой стороны, Габриэль очень боялась того, что однажды ей придется готовить цветы на их свадьбу…
И если бы она не тосковала так по всему! Абсолютно по всему, что напоминало о нем: о горах, о травах, похожих на зелёный шелк, о прозрачном озере, и даже о Бруно, и ничто не могло заставить ее не думать об этом. А время совсем не излечивало. Время лишь заставляло прокручивать в голове все снова и снова, раз за разом, и думать о том, что ведь все могло быть иначе. И от этого осознания, тоска становилась лишь сильнее.
Звякнул колокольчик, она вздохнула и направилась вниз.
— Синьорина Габриэль! — в лавке стояла Кармэла, раскрасневшаяся и довольная. Ну вот, мы с синьором Миранди и вернулись! Наконец-то! А я насилу вас нашла тут! Спасибо извозчику, что подсказал, я-то тут впервые!
