— Ты просто воспринимала все это именно так, как они того и добивались, — кивнул я. — Как раз этого они и хотели — поиграть на твоих чувствах. Что Тарджент, что Гальончи — два сапога пара. Им хотелось настроить тебя против меня, они оба немало для этого потрудились, и, надо отдать им должное, им это почти удалось. Но тебе не нужно за это извиняться. А знаешь, что для меня самое главное? Что, когда к тебе ввалился тот коп, ты по-прежнему верила мне. Во всяком случае, достаточно, чтобы позволить мне уйти. Если бы не это…
— Они рассказали мне о твоей девушке, — пробормотала Карен, — об Эми Эмброуз. Знаешь, я так рада, что с ней все в порядке.
— С ней все нормально, она не пострадала. И в какой-то степени ты тоже приложила к этому руку, — улыбнулся я.
— Что ж, ладно. — Карен сняла руки с моих плеч и отступила назад. Налетевший ветерок шаловливо растрепал ей прическу, приподнял ее волосы, и на мгновение они закрыли от меня ее лицо, словно не желая, чтобы я видел страх, усталость и боль, оставившие на нем свои следы. И на мгновение мне стало нестерпимо жалко ее — такую, как сейчас. Как она была не похожа на ту, прежнюю Карен, какой я запомнил ее в тот день, когда мы, взяв напрокат лодку, поплыли на Бэсс Айлендс: тогда на ее лице была улыбка, сиявшая мне все эти долгие годы. Тогда она еще могла так улыбаться. А теперь… Сколько должно пройти времени, прежде чем она снова научится так улыбаться — если вообще сможет?
— Когда все это началось, — негромко проговорила она, — когда убили Алекса, а полиция так и не смогла ответить мне, почему это случилось, я позвонила тебе.
— Да, — все еще не понимая, к чему она клонит, кивнул я.
— Я обратилась к тебе, потому что в каждой семье есть свои тайны. Во всяком случае, мне всегда так казалось. И разрыв, который произошел между Алексом и его сыном, их внезапное охлаждение… понимаешь, это было как раз то, что мне всегда хотелось понять. Но, когда Алекса убили, все сразу изменилось. Я вдруг поняла, что обязана это знать… обязана во всем разобраться, понять, почему это произошло.
Мне почему-то сразу расхотелось встречаться с ней взглядом. Я не мог заставить себя смотреть ей в глаза — столько в них было муки. Она знала… знала, что ей предстоит перенести еще немало боли, и приготовилась к этому.
— И вот теперь я знаю, что помочь в этом мне можешь только ты, — продолжала она. — Ты можешь помочь мне понять, почему это случилось. Но, знаешь, мне почему-то кажется, что я уже больше этого не хочу. Не хочу ничего знать об этом.
Она заставила себя рассмеяться. Мне не понравился этот смех, в нем звенели слезы.
— Но все равно, мне необходимо это знать. Кое-что мне уже успели рассказать в полиции. А теперь я хочу услышать остальное.
* * *
Я рассказал ей. Мы не стали заходить в дом, просто присели на крыльцо, и я объяснил ей все — от начала и до конца.
— Если полиция убеждена, что все это правда, — помолчав, тихо сказала Карен, — тогда выходит, что Алекс с самого начала знал, что Энди Дорэн ни в чем не виноват…
На мгновение наши глаза встретились. Потом, не выдержав, я отвел глаза в сторону.
— Одно могу сказать тебе, Карен. Монику Хит убил Пол Брукс. Он сам сознался в убийстве — я присутствовал при этом. А Энди Дорэн решил, что это Мэтью ее убил. Впрочем, поначалу я тоже так думал. И, как выяснилось, оба мы ошибались.
— Но они-то знали! — перебила она. — И Алекс, и Мэтью — они-то ведь знали, как все произошло!
— Да, — кивнул я, почувствовав острый укол жалости, когда мельком глянул на нее и заметил, как изменилось ее лицо.
— И Алекс им помог, — жестко проговорила она. Это было утверждение. — Значит, Алекс помог им засадить Дорэна в тюрьму — при том, что уж он-то не мог не знать, кто на самом деле убил ту девушку!
— Ну, он с лихвой расплатился за это. Он ведь потерял сына, не забывай об этом, Карен, — напомнил я. — Видишь, как получается: сына своего клиента от заслуженного наказания он спас, а своего потерял.
— Да, потерял… потерял сына, — эхом повторила она. — Ты прав, Линкольн, сына он действительно потерял. А когда его сын свел счеты с жизнью… когда его собственный сын, его плоть и кровь пустил себе пулю в рот, поскольку не сомневался, что если он этого не сделает, то другой человек сделает так, что он станет молить о смерти, — он винил в этом Алекса! Родного отца! Что, скажешь нет? Наверняка он считал, что все случилось по вине Алекса.
— Думаю, что он винил и самого себя, причем не меньше, — осторожно возразил я. — Послушай, Карен, ты забываешь, но он ведь был уже не ребенок. Да, ему посоветовали опознать Дорэна, но решать было ему. Он сам сделал свой выбор.
Какое-то время она молчала, размышляя о чем-то. Потом повернулась ко мне.
— Ты небось считаешь Алекса каким-то чудовищем, да? Да и как ты можешь думать по-другому? Он ведь тоже приложил к этому руку… сделал все, чтобы отправить невинного человека в тюрьму, и даже еще заработал на этом. Ты считаешь его чудовищем…
Я покачал головой.
— Нет, Карен, я так не думаю. Мне кажется, в ту ночь, когда ему предстояло принять решение, он дрогнул, предпочел деньги и власть. Но, приняв это решение, он сразу оказался в ловушке и понял, что пути к отступлению отрезаны. Не думаю, чтобы он понимал или хотя бы догадывался о том, чем это может впоследствии обернуться. А когда все случилось, он уже просто не знал, как ему из этого выбраться, дорогой ценой заплатил за то, что сделал. Дороже, чем он заслуживал. Потому что такого не заслуживает никто.
Опустив голову на грудь, она молчала.
— В полиции тебе объяснили, почему его убили? — осторожно спросил я.
— Сказали только, что Пол Брукс боялся Алекса. Боялся, что он расскажет обо всем, что ему известно.
— Он действительно собирался это сделать, Карен. Твой муж сказал Гальончи, что готов пойти в полицию и признаться во всем. Он даже попытался уговорить Гальончи сделать то же самое. Он хотел послать Гальончи, чтобы тот нашел Дорэна, дал ему денег и убедил его, что все обвинения с него будут сняты. Думаю, ему и нужно-то было всего несколько дней, чтобы собраться с духом и сделать это. Хотя бы для того, чтобы рассказать все тебе. Конечно, он мог оказаться на скамье подсудимых. Возможно, именно это и произошло бы. Даже в самом лучшем случае после этого на его карьере можно было поставить крест — он был бы опозорен навсегда, ему пришлось бы пройти через такое, что, наверное, трудно себе вообразить. Но ради того, чтобы восстановить свою честь, он был готов на это. Чтобы защитить своего сына. Чтобы искупить то, что он сделал пять лет назад.
Карен тихо плакала.
— Думаю, когда он встретил тебя, ему стало легче, — продолжал я. — Рядом с тобой он хоть ненадолго мог забыть обо всем. Ты была молода, чиста, невинна, а главное — ты была так далека от того мира, в котором ему приходилось жить. Я нисколько не сомневаюсь, что он отчаянно нуждался, чтобы рядом с ним был именно такой человек, как ты, в котором не было ничего, что он так ненавидел и презирал.
