Я вдруг вновь увидел ее такой, какой она была в тот день, в лодке: увидел ее улыбку, которую помнил с тех пор и которую никогда не забуду, снова почувствовал исходившее от нее ощущение бьющей через край юности, счастья и жизненной силы, которые она тогда излучала. Я попытался представить себе, что ощутил Алекс Джефферсон, когда встретил ее почти сразу же после того, как совершил самый страшный грех в своей жизни, и впервые понял, чем она стала для него. И не удивился — потому что теперь я понял это слишком хорошо.
Карен, всхлипывая, смахивала с лица слезы. Я протянул руку, погладил ее по спине, потом обхватил ее за плечи и так держал, пока она боролась со слезами. Когда же ей наконец удалось справиться с ними, я положил руку ей на шею и осторожно повернул ее лицо.
— Ты рассказывала мне, как Алекс говорил, что ты излечила его, помнишь? Ты говорила, что, когда он это сказал, ты почувствовала, что он нуждается в тебе, только сама не понимала почему.
Карен, всхлипнув, кивнула.
— Тогда, — сказал я, — возможно, это и есть чистая правда, Карен. Самое верное из того, что ты когда-либо слышала. И это самое главное, понимаешь?
Мы еще посидели так немного, молча, а потом я встал. Карен поднялась вслед за мной, я обнял ее, прижал к себе, и мы стояли так какое-то время, очень долго, только это уже ничего не значило. А потом я отпустил ее, забрался в грузовичок и уехал, оставив ее наедине со своим горем. Иногда это все, что ты можешь сделать.
Глава 46
Прошло несколько недель. За все это время нам больше так и не представился случай поговорить, зато видел я ее довольно часто. В конце концов я просто выдернул вилку телевизора из розетки — признаться, я просто устал щелкать пультом всякий раз, как на экране появлялось ее лицо, мне осточертело слушать, как комментатор прохаживается насчет того, что натворил ее муж, или в очередной раз пересказывает печальную историю Энди Дорэна.
Вскоре газеты сообщили, что она уехала из города, переехала поближе к семье. А спустя две недели, после того как были убиты Дорэн и Пол Брукс, я увидел, как рабочие из транспортной конторы выносят мебель из ее дома и грузят в фургон. Приглядывать за домом было поручено какому-то агентству по торговле недвижимостью, но, по слухам, они благоразумно выждали пару месяцев, прежде чем решились выставить его на продажу. Конечно, их можно было понять: трудновато продать особняк, на лужайке перед которым телевизионщики разбили свой палаточный городок.
Иной раз я подумывал ей позвонить. Например, в тот день, когда арестовали Кола Гамильтона, предъявив ему обвинение в преступном сговоре. Или когда в принадлежавшем Томми Гальончи микроавтобусе были обнаружены следы крови Алекса Джефферсона. Нет, конечно, Гальончи предусмотрительно вымыл его, не пожалев ни воды, ни моющих средств, но кровь — странная, предательская штука, она имеет свойство просачиваться всюду, таиться в совершенно незаметных глазу трещинах и щелях, а стоит тебе только успокоиться, убедить себя, что ты от нее избавился, отмылся, наконец, добела, как вдруг — бац! — она снова появляется на свет, когда ты меньше всего этого ждешь.
Но я так и не позвонил. Что я мог ей сказать? А когда не можешь найти нужных слов, для чего звонить? Возможно, позвоню ей на Рождество. Или пошлю поздравительную открытку. А вдруг она мне сама позвонит.
А может, нам просто больше нечего сказать друг другу.
* * *
Средства массовой информации были неутомимы. Вот уж кому явно было что сказать. Они не оставляли меня в покое ни днем ни ночью. Мне пришлось сначала сменить номер домашнего телефона, хоть он и не числился ни в одном справочнике, потом номер сотового. Самые настырные или наименее совестливые взяли привычку поджидать меня на парковке перед домом, но и этой своре ничего от меня не перепало. Ни одному из них. Никаких комментариев, упорно талдычил я. Но это их не смутило. Мое участие в этом деле бесконечно муссировалось во всех газетах, мои отношения с Карен даже стали темой одного из самых популярных утренних новостных шоу, уделившем им целых пятнадцать минут, а выданный ордер на арест по подозрению в убийстве, где значилось мое имя — при том, что обвинение мне так никогда и не было предъявлено, — вызвал целый шквал комментариев в прессе. В конце концов мой адвокат не выдержал и предложил подать иск на Тарджента и полицейское управление Кливленда, обвинив их в незаконном аресте, и потребовать возмещения морального ущерба, но я послал его подальше. Сказал, чтобы больше не звонил мне с такой чепухой. А если мне понадобятся его услуги, то я знаю, где его найти.
Поскольку я решительно отказывался брать телефонную трубку, репортеры пошли на хитрость: принялись бомбардировать меня письмами, осаждая просьбами дать интервью. В один прекрасный день, разбирая очередную груду писем, от которых трещал мой почтовый ящик, я обнаружил открытку с почтовым штемпелем Индианы. На открытке красовался деревянный мост со сквозными фермами и крытым верхом в окружении по-осеннему багряных деревьев. Хмыкнув, я перевернул открытку обратной стороной и прочитал коротенькую записку:
Мистер Перри!
Похоже, я ошибся насчет вас. Готов признать это. Пожалуйста, примите мои извинения. А также прошу больше никогда не приезжать в мой округ.
С наилучшими пожеланиями,
лейтенант Роджер Брюер Снова перевернув открытку, я прикрыл ладонью мост, так что теперь остались видны одни деревья. Глядя на них, я без труда представил тихий осенний пруд в окружении таких же деревьев, беседку у самой воды, а чуть дальше бесчисленные ряды плодовых деревьев яблоневого питомника. Наверное, листья сейчас уже совсем облетели, и деревья стоят иззябшие, жалобно протягивая к холодной воде голые ветви, похожие на старческие узловатые руки.
В Индиану меня погнало желание заработать деньги. Во всяком случае, свое решение отправиться туда я объяснил Джо и Эми именно так. Ну, может, не только ради денег, конечно, а еще и потому, что стремился помочь Карен. Благородный поступок, скажете вы. Да, а почему бы и нет? Конечно, я хотел помочь. В те минуты, когда благородство меня оставляло, я бы мог, естественно, плюнуть и оставить все, как есть. Но только не теперь. Не сейчас, когда Карен уехала, а Мэтт Джефферсон и Энди Дорэн мертвы.
Однако отправиться в Индиану меня повлекло в первую очередь стремление узнать наконец, что за скелет прячется в семейном шкафу Джефферсонов. Я хотел разгадать эту тайну до того, как она станет известна Карен. Хотел выяснить, почему все-таки единственный сын Алекса Джефферсона решил порвать все отношения с отцом, что за зло почувствовал он под личиной добропорядочного адвоката, если счел нужным навсегда вычеркнуть отца из жизни. Мэтт Джефферсон расскажет мне об этом, и у меня появится возможность объяснить Карен, за какого ублюдка она вышла замуж. Я стану тем единственным человеком, кто сможет открыть ей глаза, показать, каково истинное лицо человека, которого она предпочла мне. Что мной двигало? Стремление подтвердить правильность или беспристрастность своего мнения? Возможно. Желание самоутвердиться? Да, уже теплее. Месть? Думаю, это вернее всего.
