— Вот и нужно себя вести так, будто мы сюда за тысячи алданов для того и явились, чтоб за покорность покой продавать. Пускай корма и лошадей предоставят — и живут себе, как жили... Мы и воинов у них брать не будем, ежели поведут себя по-умному, по-степенному. Радуешь ты меня, Бамут. Договоришься с ростовчанами — великое дело сделаешь. Проси тогда, что хочешь.
— Уже почти договорился.
— Да ты что? — встрепенулся Бату. — Как же тебе такое удалось?
— Это долгая песня, джихангир...
— Это ничего, пой свой улигер. Я не заскучаю, как разжиревший кот на празднике, да и мало похожи на праздник здешние наши похождения...
— Ну так слушай, повелитель... Двадцать с лишком лет назад ростовский князь Константин — ещё один птенец того же злополучного гнезда, а иными словами, очередной сын Всеволода — сошёлся не на жизнь, а на смерть со своим братом Георгием за власть на этих землях... Одних погибших в той битве на Липице был целый тумен. Та сеча закончилась полной победой Константина Ростовского. С его стороны воевали тогда новгородцы — Константин не стремился, как Георгий, подмять их земли под себя. Был там и старый знакомый Субэдэя галицкий Мстислав. Он-то как раз возглавил в этой сече новгородцев, потому что был их князем...
— Это тот самый Мастиляб, который рубил ладьи при отступлении: пропадай, мол, войско — лишь бы самому спастись.
— Тот самый... А ещё он был среди тех, кто перебил тогда Субэдэевых послов...
— Так на нём проклятье Мизира, и на Галиче, где правит его родня. Хорошего ты союзничка мне сыскал, Бамут. Да и потом: каков же был Георгий, если даже этот горе-полководец с ним расправился?
— На всё это я тебе вот что скажу, анда: в Галиче его родня не правит, там совсем другая кровь сейчас в ходу, а Мстислав давно в преисподней. Кроме того, не он нам сейчас интересен, а Константин Ростовский. Его с новгородцами что роднит? Георгий хочет править сам, а мешают ему здешние нойоны-бояре... и ростовские, и новгородские. Свою власть бояре проталкивают через вече — собрание местных влиятельных людей. На самом же деле правит серебро. Народ в здешних местах за того горланит, кто его купит или кто его обдурит... Георгий же хочет, чтобы всё было не так.
— Чтобы народ и в Новгороде, и в Ростове горланил за того, кто ему прикажет...
— Нет, он хочет, чтобы народ вообще молчал и гнулся в покорности... А лучше того — и с места не сдвигался без княжеского ведома. Всё бы хорошо. Да вот беда — помер ростовский Константин. Георгий вернул себе великое княжение и уж тут разгулялся: досталось от него боярам и ростовским, и новгородским — ужо припомнил он им разгром при Липице. Детей Константина он ненавидит, а те о том только и мечтают, чтобы от Юрия избавиться.
— Что... все?
— Василько тебе понравится. Да вот беда: женат он на дочери князя черниговского, и с врагами своего зятя не сговорится — уж больно гордый. Зато его брат Владимир... вот с ним-то я поладил.
— Чего хочет?
— Того же, что и ты... Чтоб Ростову вольности сохранить и не зорить, да ещё чтобы мы Владимир порушили...
— Рассчитаться с Георгием желает?
— Не без того, да не в этом суть. Владимир разрушим — Ростов воспрянет. Но войска они нам не дадут...
— А корма?
— Корма дадут, ежели их земли зорить не будем, а владимирские, напротив, пожжём...
— Ну что ж, Бамут. Быть по сему...
Бату улыбнулся: эко ловко анда всё повернул: выходило, что разрушение Владимира, в котором даже веча не было — давняя мечта очень многих. И за это его не проклянут, но, того и гляди, благословят. Правда, не вслух. С этим он уже встречался. Вслух его далее ростовцы проклянут — дабы подозрения от себя отвести.
— Но драгоценности в моём сундуке на этом не кончились, — продолжил соглядатай.
— Это ещё не всё? Ну, так рассказывай!
— Много лет Георгий Всеволодович сражался в этих землях со всеми подряд, и помогали ему в том не бояре, а дворяне, дворня — меньшая дружина. Те, кто без него никто — простые неприкаянные разбойники. Если ты ещё не понял, повелитель, — продолжил любивший сравнения Боэмунд, — бояре — это здешние родовые нойоны, а меньшая дружина подобна тем людям длинной воли, которые мельтешили вокруг Темуджина.
— Бамут, помнишь, давным-давно в горах Маркуз рассказывал нам, что Темуджин со своими разбойниками ничего бы не сделал, если бы его не поддерживала несторианская церковь?
— Вот именно. Георгий со своими безродными разбойниками из «меньшей дружины» был бы давно раздавлен, если бы мелькиты («православные» по-здешнему) не оказывали ему всяческую поддержку. Всё бы так, да вот беда: после того как латыны взяли главный румийский город, они и сами хромают на обе ноги...
Собеседники замолчали, погруженные в общие воспоминания о своей юности. Там, в горах Прииртышья, тоже были сосны. Но там они карабкались вверх по склону, здесь — лениво всосались корнями в равнину.
— Знаешь, как называют эти земли? «Украина Залесская», а жителей — украинцами, — вдруг, как бы не в связи с предыдущим, спросил Боэмунд.
— Ну и что? Мало ли окраин?
— Видишь ли, я подумал о наших несторианах... Прости, Бату, я не хочу тебя обидеть, но урочище Делюн-Болдох, где зародился твой род, был глухой окраиной могущественной державы джурдженей...
— Увы, это так, но почему ты об этом вспомнил?
— Почему несториане поддержали и возвеличили Темуджина — человека окраины... — Боэмунд невольно посмотрел на Бату тем взглядом, какому научил его Маркуз. Механически свёл глаза на воображаемой точке на лбу. Вздрогнув, преодолел искушение превратить друга в ведомого... Нет, этого он делать не будет. С усилием опустил глаза вниз. Нет, этого он делать не будет... никогда.
Бату, кажется, ничего не заметил, но мысли обоих поскакали стремя в стремя. Или за долгие годы их мысли научились пастись на одних полянах?
Джихангир нахмурился, как всегда при упоминании Темуджина, заговорил медленно, с усилием... То, о чём он сейчас подумал, подсказывало ему очень верный, но страшный путь.
— Загадки тут нет, Бамут. Кого гонят на окраину? Недовольных, обиженных, ненавидящих...
Бату вспомнил, как восставали племена против молодого Темуджина, вспомнил, как искали они поддержки у иноплеменников-найманов, и тут его осенило. Не выступить ли и здесь, на Руси, в роли найманского хана? Тем более что Темуджина и Георгия сближала почти всеобщая ненависть ревнителей старины. Правда, была и разница: Темуджин был умён, а Георгий, похоже, непроходимо глуп, да ещё к тому же и жесток без надобности. Кроме того, он не умел привлекать к себе людей, кто мог бы стать для него опорой, как стали опорой для Темуджина «люди длинной воли».
— Всё бы хорошо, Бамут, но нет у них своего Темуджина, того, кто вовремя поднёс бы мне соболью доху, как мой дед — хану найманскому.
