— Господин штурмбаннфюрер, — появился в дверях адъютант. — Оберштурмфюрер Фройнштаг уже у ворот.
— Уже?
— Так точно.
— Вы уведомили меня об этом с такой торжественностью, словно у ворот крепости появилось воинство вавилонян, — все еще оставался Скорцени где-то в стане войск Набополасара.
— Появление фройлейн Фройнштаг всегда сопряжено с такими невероятными событиями и перевоплощениями, что поневоле будешь воспринимать его, подобно войску у стен последней твердыни.
— Я, конечно, не выдам вас Фройнштаг. Однако философствовать подобным образом в ее присутствии не советовал бы, — полушутя предупредил Родля штурмбаннфюрер. — И никогда впредь не называйте оберштурмфюрера СС «фройлейн». Это уже не совет, а приказ.
— То есть я велю пропустить машину оберштурмфюрера.
— А что, кто-то пытался задержать ее? — едва заметно улыбнулся «первый диверсант рейха». — Хотел бы я видеть эту сцену. Кстати, она прибыла одна?
— С водителем. Я не стал отрывать вас от чтива и сам приказал...
— О водителе и машине я знаю, Родль!
— С ней — та женщина, ради которой Фройнштаг пришлось порыскать по альпийскому Капфенбергу.
— Ага, значит, Ева Браун с ней.
— Простите?..
— Я всегда великодушно прощаю вам, Родль. Что вы так мучаетесь, глядя на меня, словно на жертвенного агнца?
— Но эта женщина, насколько я знаю, не Ева Браун.
— Это вы так считаете, гауптштурмфюрер. Имперская же тень согласна только на Еву, и не ниже, да простят меня, имперского сводника, все сущие на небесах ангелы и святые.
— Ваш Зомбарт плохо кончит, господин штурмбаннфюрер, — мрачно осмотрел свои начищенные до блеска сапоги адъютант.
— Судя по вашему тону, вы имели в виду вовсе не Зомбарта, а меня.
Родль недовольно покряхтел и зачем-то поправил кобуру, которая в самые ответственные моменты отвисала так, что оказывалась у него в паху.
— Мы с вами тоже немало рискуем.
— Наконец-то вы признали, что мы не только отсиживаемся в глубоком тылу.
— Мне бы не хотелось, чтобы вы сводили мои опасения к обычной дружеской шутке. У меня действительно создается впечатление, что нас втягивают в какую-то странную авантюру.
— Причем делают это давно и постоянно.
Скорцени приблизился к столу, трепетно, хотя и наобум, раскрыл папку в антрацитово-черном переплете, словно колдун — свое чернокнижие.
«Набополасар», — прочел он. А ведь эта история находилась в середине машинописи, и страницу он не загибал и не закладывал. Концепция Юнга относительно того, что все странности и совпадения, с которыми мы сталкиваемся в жизни, являются проявлением неких неизвестных нам сил природы Вселенной, стремящихся подчинить весь хаос и сумбур человеческой жизни непонятному и недоступному нашему пониманию порядку, продолжала подтверждаться с убийственной убедительностью. Тем не менее со стороны Скорцени напоминал Родлю монаха, старательно выискивающего в Святом Писании библейское оправдание своих низменных грехов.
— Речь идет не о тех авантюрах, в которые нас ввергают как диверсантов. Там все оправдано высшими интересами рейха. Но эти двойники... Это тайное подражание фюреру... Еще ведь неизвестно, как начнут истолковывать их появление, а главное, ваше пристрастие к ним в ближайшем окружении Гитлера.
— Ваши страхи уже на чем-то основаны?
— Тогда было бы проще. Мы тотчас же постарались бы ликвидировать их источник. А так нарастает молва. Безликая, всеобщая. Я это предчувствую. Где двойник — там подозрение.
— А где подозрение — там неминуемо появляется двойник. Улавливаете логику бытия?
— Будь я вашим шефом, категорически запретил бы читать философские трактаты и авантюрные истории. К счастью, мне этого не дано. Приказать оберштурмфюреру Фройнштаг немедленно прибыть к вам?
— Но ведь она захочет привести себя в порядок.
— Естественно. Хотя вы сами запретили упоминать о том, что она женщина.
— Таковы «видимые проявления неизвестных принципов природы, являющиеся одинаковыми и одинаково действующие во всей Вселенной»[79], - вновь продемонстрировал Скорцени абсолютную вредность учения.
47
Наконец появился Звездослав. Прежде чем положить карту на стол, он внимательно посмотрел сначала на Беркута, затем на отца. И все понял.
Карта Европы, которую он расстелил перед лейтенантом, оказалась старой и истерзанной, как охваченный войной континент. Но все же на ней можно было найти существовавшие до войны границы, а главное, Звездослав сумел «с точностью до километра», как он уверял, определить точку, в которой находится их хутор. Впрочем, Польша на этой карте была выделена особо и подана более подробно, чем другие страны, так что, возможно, парень действительно определил их местонахождение более-менее точно.
— Как зовут командира вашей группы? — спросил Беркут, все еще не отрываясь от карты, прикидывая, каким путем легче всего пробиваться к линии фронта, к границе Украины.
— Отец уже называл его. Кодур.
— Кличка, конечно?
— Я знаю только это: Кодур.
— Можешь связаться с ним? Сегод ня же. Хотелось бы встретиться.
— Зачем? — не то чтобы испугавшись, но как-то растерянно спросил Звездослав, неодобрительно посматривая при этом на отца. Он почему-то решил, что мысль о встрече с командиром партизан возникла под его влиянием.
— Так можешь или нет?
— Вы хотите встретиться только с Кодуром?
Немного поколебавшись, Беркут решительно заявил:
— Почему только?.. Со всеми. Или хотя бы с теми четырьмя, что бежали отсюда через окно.
Звездослав молча наполнил свою рюмочку, выпил, пожевал бутерброд и, взяв автомат, направился к двери.
— Буду через полчаса. Надеюсь, что с Кодуром. Хотя человек он... — выразительно помотал головой Звездослав.
— Ну и божественно, — ободряющей улыбкой поддержал его лейтенант.
Оставшись одни, Беркут и хозяин какое-то время испытывающе смотрели друг на друга, как бы спрашивая: «Разумно ли мы поступили, что послали его к командиру партизан?»
— Неужели хотите присоединиться к ним? — хозяин вновь повернулся лицом к иконе, поднес пальцы ко лбу, но, так и не перекрестившись, опустил руку.
— Да нет, у нас иные планы.
— Тогда зачем встречаться? И сына посылать не следовало бы. Я вот что надумал, лейтенант: возьмите-ка вы Звездослава с собой.
— Куда «с собой»? В Украину, что ли?
