потом выходило действительно так, как она говорила. И князь Григорий прислушивался к её словам.
* * *
В конце февраля наконец-то утрясли окончательно вопрос о месте размены с крымскими послами. Дело для него, князя Григория, привычное: Крым, татарский мир. Там хорошо знали его: хан, его ближние, а он знал их.
Сначала ему сказали в Посольском приказе, что он должен ехать в Елец. Но затем разменное место переиграли на Валуйки. Князь Григорий не задавался вопросом: с чем это связано. Знал, что степной мир непредсказуем.
Там же, на размене, в Валуйках, его должны были ожидать четыре сотни служилых из степных украинных городов: с Ельца триста человек да с Ливен сотня боярских детей.
– Достаточно, – ответил он на вопрос думного дьяка Ивана Грязева в Посольском приказе, хватит ли людей для размены и охраны государевой казны.
Дьяк согласно покивал седой головой. Он был далеко не молод, не старше его, князя Григория. А вот здоровьем его Бог обидел. Он часто хворал.
– Доброй дороги, князь Григорий! – пожелал он ему напоследок, когда они оговорили всё.
Крымские дела двигались по приказам медленно. К этому времени на дворе уже была середина марта.
Лёд на Москве-реке был ещё крепок. И санный обоз князя Григория спокойно пересёк реку. И они покатили по узким улочкам города к Серпуховским воротам. Эти улочки, по которым они сейчас катили, переделали по его плану, князя Григория, после пожара, опустошившего полгорода. Тогда, семь лет назад, в 1626 году от Рождества Христова, деревянная Москва, казалось, пылала вся… Особенно же в Кремле. Такого пожара он сам не видел. Другие, говорят, тоже…
С Венедиктом Маховым, дьяком, приписанным к нему, князь Григорий встретился у Серпуховских ворот. Тот поджидал его там со своим обозом и холопами. Поздоровались, расселись снова по саням. Их караван саней тронулся с места, миновал ворота. За городом, за Земляным валом, они разобрались, кому за кем будет удобно ехать, по чести. И отправились. И зазвенели под дугой колокольчики-бубенчики…
Впереди был дальний путь, опасности, переживания, встряски.
Но всему этому князь Григорий не радовался в этот раз, как бывало в таких поездках раньше. Уткнув лицо в овчинную шубу, он тихо переживал всё, что совершилось за последнее время под Смоленском, да и здесь, в Москве, тоже. И это не давало ему покоя.
Он не раз задумывался о том, почему они, поляки и русские, относятся так нетерпимо друг к другу. Одного корня, славянские народы, но уже давно и невозвратно разошедшиеся. Они пошли дальше по истории каждый своим путем, натыкаясь один на другой, мешая друг другу, раздражаясь и злобясь, нетерпеливо стремясь каждый к чему-то своему… Польша билась, как пойманная в сети рыба, зажатая со всех сторон враждебными ей государствами. Её «золотой век», похожий на девичий век, мелькнув в исторических масштабах мгновением, закончился с королём Сигизмундом I… Баторий не в счёт. Это последний всплеск былого… А Россия, размахнувшаяся на полконтинента, ничем не стеснённая, ещё не ведала своего предназначения. Бескрайняя, с границами и землями, каких не имела и не будет иметь ни одна страна в истории…
Он вспомнил, что ему сообщил перед отъездом тот же думный дьяк Иван Грязев: то, что произошло под Смоленском. И его, когда дьяк рассказал ему это, ударил под сердце гнев.
Он уже знал эту свою слабость. Быстрый переход от безмятежности, бездумного состояния, в последнее время внезапно сменялся сильным возбуждением, от одной какой-нибудь глубоко задевшей его мысли или события. И этим событием, ударившим по нему, была капитуляция Шеина под Смоленском перед Владиславом.
Вспомнил он сейчас и то, как тяжело шло дело с назначением командующего армией для похода под Смоленск. Сначала, государевым указом, велено было идти во главе армии Дмитрию Черкасскому, а вторым воеводой при нём назначили Бориса Лыкова. Но князь Борис не пошёл под Черкасского.
– Я хожу своим набатом уже сорок лет! – обычно говаривал князь Борис, когда высказывался в таких ситуациях.
А тут ещё, с этим назначением, он не сдержался: открыто сказал о своих отношениях с Черкасским.
– У князя Дмитрия обычай тяжёл!.. Да и меньше князя Дмитрия быть мне невместно!
В ответ на это Черкасский бил челом государю, об оскорблении его князем Борисом.
Рассмотрев местническую челобитную князя Дмитрия, государь и Боярская дума вынесли решение: взыскать с Лыкова за бесчестие Черкасского тысячу двести рублей в пользу того. Так князь Борис, отстояв своё право ходить своим набатом, а сейчас просто не быть под Черкасским, лишился своего жалованья за два года. И их обоих Боярская дума, вынеся Соломоново решение, отстранила от похода. На их место поставили первым воеводой Михаила Борисовича Шеина, а князя Дмитрия Пожарского назначили к нему в товарищи. Но теперь Пожарский не пошёл под Шеина, сказался больным.
Нет, он, князь Григорий, не осуждал сейчас ни Черкасского, ни Пожарского за то, что протянули время, не бросились сразу же на помощь Шеину. Того же государь назначил на их место, когда они заместничали. Они же специально протянули время, чтобы Шеин основательно увяз там, под Смоленском, куда сначала было велено идти им, Черкасскому и Пожарскому… Местнические тяжбы, его зло, собрали очередную дань с государства, на радость врагам…
Он встряхнул головой, отгоняя навязчивые мысли.
Их караван саней как раз подъезжал к следующей на их пути деревушке.
– А-а, здесь же ямская застава! – раздался на задних санях радостный крик дьяка Махова.
Да, здесь был ямской стан. Обширный двор, спальная изба, навес для лошадей, сарай, похоже, с запасами какими-то, конюшня…
Сани князя Григория вкатились во двор стана. Его холоп Захарка остановил лошадей. Следом стали подкатывать другие подводы.
– Даже баня есть, – пробормотал князь Григорий, вылезая из саней.
Он прошёл до неё, заглянул внутрь. На него дохнуло холодом, гарью и сыростью. Он хотел было сказать своим холопам, чтобы истопили её, но затем передумал.
– Ладно! – махнул он рукой, чувствуя странную усталость и тяжесть во всём теле.
Они устроились в спальной избе.
Князь Григорий вяло, нехотя пожевал то, что подал ему Захарка, ведающий его столом обычно в таких поездках.
– Давай иди, – сказал он холопу, после того как поел.
Захарка ушёл. Дьяк Венедикт тоже поел, что подали ему его люди. Он предложил князю Григорию выпить. Но князь Григорий отказался.
– Что-то сердце шалит, – сослался он на недомогание.
Дьяк стал что-то говорить, рассказывать. А князь Григорий не слушал его. Смотрел на него, но не слышал. Уши заложило, в голове было тупо, а на сердце что-то давило.
Дьяк надоел ему болтовней ещё в дороге. А теперь он стал рассказывать ему о своих посылках, работе с Борисом Лыковым…
– Ладно! – остановил его
