Иосафа. Тот же вот-вот, шестого числа, будет хиротонисанный… Патриарх же Филарет умер совсем недавно, в прошлом году, первого октября… Так и в еретики попадёшь! Сразу слетишь с государевой службы! Как Ванька Хворостинин! Вольнодумец! Рифмоплёт! Сочинитель! – вспомнил он того… Ваньку-то судили патриаршим судом при том же Филарете. И на исправление – в Кириллов монастырь, под надзор. И каждый год игумен оттуда доносил патриарху: «Ванька-де по-прежнему не ходит к литургии!..» И вот уже десять лет как нет Ваньки-то…
– Ну, Иван, рассказывай, что стряслось-то? – быстро переключившись с опасных мыслей, заговорил первым князь Григорий, на ходу пожав руку думному дьяку.
Они стали подниматься по лестнице.
Гавренев был ещё молод, по сравнению с ним, князем Григорием. А он-то, князь Григорий, был уже не такой прыткий. Да и шуба, которую заставила надеть супруга, была тяжёлой, хотя и на соболях. И он вспотел под ней, пока поднимался на Постельное крыльцо.
Думный дьяк успел ему всё-таки в нескольких словах сообщить, из-за чего так срочно вызвали его. Спешность была связана с тем, что накануне прискакал гонец из-под Смоленска от Михаила Шеина.
– Там… дрянь… дело! – лаконично, заикаясь, высказался Гавренев.
Он, среднего роста, широколицый, с кудрявыми волосами, ещё густыми, был недурён собой. Вот только когда говорил, то заикался. Немного, как будто обдумывал каждое слово, прежде чем произнести вслух. Но был умён, грамоты писал толково.
– Его… король Владислав… прижал!..
Так что, когда князь Григорий вошёл в государеву думную палату, он уже был хорошо осведомлён о том, что происходило под Смоленском и что ему следовало ожидать от государя и его советников.
– Григорий Константинович, тебе надо немедленно ехать в Можайск! – сразу же перешёл к делу Шереметев, когда он, войдя в комнату и поздоровавшись со всеми, сел на лавку. – И расспросить подробно Черкасского и Пожарского о том, как им подать помощь Шеину!..
Да, как думал князь Григорий, такое и услышал. Его никто сейчас, в думной палате, не спрашивал даже: хочет он ехать или по какой-то причине не может. В государевых делах такого не было принято, как считал и как действовал всегда и он сам.
Через два дня он уже был в Можайске. Снег, кругом было бело.
Черкасский и Пожарский встретили его холодно. Да такое он и предполагал. До них тоже уже дошло известие о положении Шеина под Смоленском. Они тут же собрали своих помощников на совет.
Князь Григорий сообщил, с каким поручением от государя и Боярской думы он послан.
– Как подать помощь Шеину? Когда вы сможете выступить? Я должен это доложить государю и Боярской думе!..
Пожарский слушал его, глядя на него, на князя Григория, усталыми глазами. Здесь, в Можайске, он находился с Черкасским с середины октября. Пошёл уже четвёртый месяц. Но дело с формированием армии практически не подвинулось. Хотя, как они знали и как им сообщали из Москвы, указы о сборах ратных были разосланы по многим городам.
– Доложи! – коротко приказал Черкасский дьяку Шишулину. – Как приходят сюда ратные! И сколько нетчиков[73]!.. Вот сволочи! – громко, со злостью, процедил он.
Князь Дмитрий Черкасский всякий раз терялся, когда сталкивался вот с такой неразберихой со сбором ратных или постоянными местническими разборками. И от этого, что он не может провести операцию так, как было задумано, видя, что она даст блестящие результаты, злился на своих помощников, вторых воевод, и на приказных дьяков, и бояр, ближних советчиков государя, которые дают тому плохие советы. Он злился, требовал, наказывал за невыполнение поручений княжеских отпрысков, порой просто дуривших… От этого он прослыл крутым, нетерпимым, желчным. И воеводы помельче рангом не любили его.
Никифор Шишулин, на вид дремучий, стал обстоятельно и толково докладывать:
– Указом государя двадцать пятого декабря было велено послать в Можайск сотню нижегородских стрельцов…
Он стал перечислять, откуда и сколько должно было явиться ратных в Можайск ещё два-три месяца назад.
– Итого на сегодняшний день в Можайск прибыло десять тысяч восемнадцать человек. Что составило одну треть от наряда!..
– Вот!.. – снова зло процедил Черкасский.
Он напомнил указ государя от восемнадцатого октября. Тем указом было велено идти на сход в Можайск стольникам и воеводам: князю Никите Одоевскому и князю Ивану Шаховскому, с теми людьми, которые были с окольничим князем Семёном Прозоровским, но сбежали от него из-под Смоленска или были ранены, а сейчас уже здоровы…
Он снова выругался.
– Других я не буду перечислять! Сами знаете!.. И те пришли вполовину! А то и того меньше! И наряжены дети боярские и дворяне, татары, стрельцы, что в ведении Казанского дворца! Там же, Казанским дворцом, ведает сейчас Борис Лыков!..
Он из-за чего-то разозлился от сегодняшних местнических дел.
Князь Григорий, слушая его, вспомнил те местнические тяжбы, которые сопровождали этот сбор армии после указа государя… «А сам-то ты тоже хорош!» – мелькнуло у него о самом себе, о прошлом деле, когда он с двоюродным братом Фёдором Волконским затеяли местничать с Колтовским. Тогда он тоже возмущался, писал челобитные государю…
– Так что же я там, в Москве, скажу-то?! – чуть не вскричал он.
Он уже просидел на совете который час, выслушал все беды войска Черкасского и Пожарского, но так ничего толком и не добился от них того, что хотели знать в Москве: когда армия Черкасского и Пожарского сможет выступить на помощь Шеину и в какой численности. С численностью было плохо. Армия не имела и трети того, что намечалось послать под Смоленск.
– Ладно, давайте запишем, что в середине февраля соберёте полки, проведёте смотр и выступите на Вязьму!
– При условии, что подойдут мобилизованные из Рязани, Каширы и Тулы, – поправил решение совета дьяк Волков.
– Да, – согласился с этим и Пожарский.
Подьячие, пока они совещались, подготовили отписку государю, подробно расписав в ней все беды войска в Можайске, которое, ещё не сформировавшись, уже страдало теми же недугами – нетчиками: дворянами и боярскими детьми…
– Похоже, Шеин сговорился с королём Владиславом, – осторожно высказал своё мнение Черкасский в конце их совещания.
И князь Григорий заметил, что Пожарский не стал ничего возражать на это. И он понял, что тот тоже так думает, встревожен, что там, под Смоленском, происходит что-то непредусмотренное…
Он вернулся в Москву, доложил государю и его ближним советникам то, что услышал от Черкасского и Пожарского, положил на стол их отписку.
Государь поблагодарил его за выполненное поручение.
– А теперь, Григорий Константинович, – продолжил он далее, – надо ехать на размену послами с Крымом. Кроме тебя, некому с этим справиться…
Князь Григорий вернулся домой, рассказал, что можно было жене Марии Фёдоровне.
Та, выслушав его, промолчала. Так она давала ему знать, что не со всем согласна. Женщиной она была умной, порой что-то подсказывала ему, что
