имеют потенциальный доступ сразу к нескольким другим уровням извилин. В результате типичный агент может подключаться к миллионам других агентов всего через несколько непрямых соединений. Предположительно лишь незначительное меньшинство клеток на самом деле устанавливает обилие связей для собственного исключительного использования; однако подобная компоновка делает возможным для любой конкретной группы клеток повысить свою значимость – например, за счет обретения контроля над каким-то пучком соединений, репрезентирующим некую полезную микронему. В ходе эволюционного процесса порождения такого множества потенциальных связей человеческий мозг продвинулся настолько далеко, что основную его часть занимают уже не агенты, а громадные пучки тех самых нервных волокон, которые способны связывать этих агентов между собой. Мозг Homo sapiens в основном, образно выражаясь, состоит из проводки.
5. Инстинкт выживания
Многие люди как будто считают, что живые существа рождаются с «врожденным» инстинктом выживания. Уж конечно все животные прилагают колоссальные усилия к тому, чтобы оставаться в живых. Они вырабатывают способы защищаться от опасностей, стараются произвести потомство любой ценой, избегают крайностей вроде стужи или жары и чураются всего неизвестного и непривычного. Что ж, если сходства налицо, стоит попробовать поискать для них некую общую причину. Но я намерен утверждать, что стремление искать общую причину в данном случае ошибочно. Имеется большое количество причин, по которым животные делают то, что помогает им выживать; как мы увидим, есть даже причина, по которой существует столько разных причин. Но приписывать желание выжить какой-то одной, центральной причине (или какому-то базовому инстинкту выживания) так же глупо, как верить в особые силы, которые привлекают трупы на кладбища – или тянут разбитые автомобили на свалки.
Ни одно животное не нуждается в общей причине для выживания, сама эволюция не требует любой причины для предоставления всех этих способов выживания. Напротив, универсальность эволюции проистекает из отсутствия каких-либо фиксированных ограничений, способных помешать разнообразию ее проявлений.
Чтобы понять, почему животные выживают, нужно воспринимать эволюцию как сито, через которое «просеиваются» те животные, что оставляют больше потомства, чем остальные.
Многие люди также считают, что эволюция поощряет жизнь – однако болезненно осознавать, что большинство животных-мутантов умирают, не успев оставить потомство. В ретроспективе мы, как правило, учитываем и подсчитываем только выживших, не обращая внимания на все сгинувшие вследствие неприспособленности виды; перед нами ошибка того же типа, какую можно допустить, если окинуть взглядом небо – и заключить, что все животные были птицами. Животные, которых мы видим сегодня, суть те, чьи предки накопили множество навыков выживания, потому-то и кажется, что их поведение ориентированно на обеспечение благоденствия, пускай хотя бы в том окружении, в котором эволюционировали их предки. Неверно думать, будто все эти накопленные способы выживания имеют нечто общее; на самом деле данное мнимое единообразие лишено цельности: перед нами не что иное, как «тень» эволюционного сита. Миф об основополагающем инстинкте выживания не объясняет ничего, без него вполне можно обойтись; вдобавок он скрывает от нас то обстоятельство, что каждый навык выживания может использоваться принципиально разными агентами.
Конечно, я не стану отрицать, что люди учатся любить жизнь и бояться смерти. Но речь не идет о слепом повиновении некоему базовому инстинкту. Перед нами результат многолетнего развития сложных концептуальных обществ. Также я не хочу сказать, что люди рождаются без каких-либо инстинктов и должны учиться всему на опыте. Напротив, мы начинаем жизнь с обилием «врожденных» агентов, которые побуждают нас учиться избегать боли, дискомфорта, неуверенности и прочих форм телесного и психического урона. Однако по сравнению с этими инстинктивными страхами небытие, которое мы определяем как смерть, кажется куда более странной концепцией, осознать которую не дано ни одному младенцу.
6. Эволюция и целеполагание
Могли бы животные эволюционировать так, как эволюционировали, не имей «природа» некоей цели? Сто лет назад мир биологии разделился надвое: с одной стороны встали «эволюционисты», считавшие, что животные эволюционировали исключительно по воле слепого случая; с другой стороны оказались «телеологи», утверждавшие, что столь совершенные животные не могли появиться на планете без целенаправленного руководства. Правота эволюционистов подтвердилась, сегодня мы видим, как малые животные и растения развиваются на наших глазах и можем представить, пускай все происходило куда медленнее, аналогичные процессы, которым живые существа подвергались на протяжении миллионов лет. Фактически мы действительно можем наблюдать, как случайные комбинации генов ведут к избирательному выживанию отдельных людей в различных средах – причем у нас нет ни малейшей причины подозревать, что тут присутствуют какие-либо цели. Итак, почему многие считают, что эволюция должна быть целенаправленной? На мой взгляд, эта вера основана на странном сочетании разумных догадок относительно способов решения задач с неразумными фантазиями относительно сути эволюции. Например, здравый смысл говорит нам, что человек не способен придумать летательный аппарат сугубо методом проб и ошибок, без какой-либо заранее поставленной цели. Это позволяет предположить, что природа должна подчиняться тому же ограничению. Ошибка возникает из-за попыток вообразить «природу» как некую сущность, озабоченную поиском способов заставить животных летать.
Проблема в том, что налицо путаница назначений и целей. К примеру, допустим, что нас спросили, как развивались птицы, бездумно предполагая при этом, что перья и крылья появились у птиц исключительно для полетов. В качестве дополнительного довода нам привели бы «убийственный» аргумент: столь сложный орган, как крыло, требует сочетания громадного числа генов и потому просто не может быть результатом слепого случая.
Пока мы продолжаем рассуждать о полетах, можно предположить, что единственным ответом будет поиск каких-то эволюционных преимуществ, которые в глубокой древности способствовали появлению «протопера» или «протокрыла», слишком малых и слабых для настоящего полета. Вот почему столько противников эволюционной теории настаивают на том, чтобы сторонники эволюции заполнили все явные и мнимые «пробелы» в цепочках развития с древности до сегодняшнего дня. Однако стоит нам отказаться от обозначения цели (полет), как мы поймем, что различные «промежуточные» варианты развития могли наделить древних животных преимуществами, совершенно не связанными с полетом. Например, ранние предки птиц могли накапливать гены для «производства» различных видов оперения, чтобы тела протоптиц не страдали от холода. Такая случайная «подготовка», не связанная с полетами, делает гораздо более высокой вероятность того, что однажды (возможно, миллионы лет спустя) несколько случайностей могли бы в совокупности принести подлинное преимущество от умения летать существу, уже освоившему прыжки над землей.
Кстати, я не хочу сказать, что эволюционные процессы должны быть непременно лишены целей. Мы в состоянии вообразить внутри животного некие механизмы, целенаправленно развивающие какие-либо качества и характеристики – во многом так же, как фермер занимается цыплятами, отдавая предпочтение тем, что дают больше мяса, или овцами, предпочитая