«Поведение тут великого князя, без сомнения, показывало, что он считал восторги и простонародья, и знати за акт доброй воли. Он принимал свидетельства почтения как должное, и на дневном приеме не приложил ни малейших усилий, чтобы быть приветливым. Его дары тоже оказались много ниже уровня получаемых. Разочарование было еще глубже из-за того, что многие очень высоко оценивали величие России; ценные подарки и ожидались, и были желанными. Маршал Романцов [Румянцев] высказал великому князю свое мнение по этому поводу, но так как Его императорское высочество был то ли весьма экономным, толи ограниченным в средствах царицей, это не возымело никакого действия — разве что между князем и советчиком надолго установилась холодность»{658}.
Однако поведение наследника Российского престола не оказало отрицательного влияния на основную причину путешествия в Берлин, и 26 июля Ричард Оукс записал:
«В воскресенье императрица приняла курьера от великого князя с сообщением, что Его императорское высочество обручился с княжной Вюртембергской, и по этому радостному поводу при дворе состоялся бал. А вчера рано утром к ее императорскому величеству прибыл граф Гёрц с поздравлениями от короля Пруссии — по поводу того же счастливого события»{659}.
Оукс упомянул еще об одном приезде: «Князь Потемкин прибыл в субботу вечером, и на следующий день появился при дворе. Его возвращение в апартаменты, которые он занимал ранее, заставило многих испытать тревогу — из-за его шанса вернуть расположение, которое он уже утратил»{660}. Потемкин в конце концов не остановился ни в Аничковом дворце, ни в своих старых помещениях, хотя и остался в Зимнем дворце. Он переехал в маленькое здание, выходящее на Миллионную улицу и известное как дом Шепилова. Это здание соединялось с основным дворцом крытым переходом, что позволяло Потемкину в любое время тайно навещать комнаты Екатерины, а ей — наносить визиты прежнему фавориту. Аничков дворец он использовал для развлечений и размещения там своей библиотеки.
18 августа Екатерина сообщила Гримму известия о новой невесте Павла:
«Вы спрашивали меня о моих путешественниках. Имею честь сообщить вам, что половина из них вернулась в воскресенье — это великий князь и его свита. Княжна еще только должна приехать; ее не будет с нами дней десять. Когда она прибудет, мы произведем ее обращение. Чтобы подготовить ее, я думаю, потребуется недели две. Не знаю, через какое время она сумеет зачитать Символ веры на понятном, правильном русском языке, — но чем скорее это уладится, тем лучше. С целью ускорить этот процесс монсеньор Пастухов выехал в Мемель, дабы обучать ее алфавиту и вере по пути; убеждение может прийти и позже. Как видите из всего этого, мы смотрим вперед и планируем заранее, и обращение с принятием веры идут с большой поспешностью. Я организую свадьбу через неделю после этого акта. Если вы хотите приехать и потанцевать на ней, все, что вам надо сделать, это поторопиться»{661}.
Для будущей великой княгини были подготовлены апартаменты. Екатерина сама написала указания о том, как они должны быть декорированы и обставлены. Спальня для обычного пользования должна была иметь голубые стеклянные колонны, стены следовало затянуть белым Дамаском и украсить розовыми панелями, кровать соорудить в том же стиле. Стены парадной спальни должны были быть декорированы золотой парчой с панелями из голубого бархата, вышитого золотом. Столовую следовало отделать гипсовой лепниной с золотым орнаментом.
Княжна София Доротея в сопровождении графини Румянцевой пересекла российскую границу в Риге 24 августа. Джеймс Харрис описал ее с умеренным энтузиазмом: «Она весьма склонна к полноте, но вполне привлекательна. Много трудностей было с ее обучением. Ничто не могло сравниться с радостью — и ее, и всего дома Вюртембергов — по поводу этого события»{662}. Неделей позже Павла и Софию Доротею принимали в Царском Селе. Екатерина восторженно написала мадам Бьельке о шестнадцатилетней княжне (которая, как и она сама, родилась в Штеттине):
«Признаюсь вам, что я без ума (буквально без ума!) от этой очаровательной княжны. Она именно такова, какой ее хотели видеть: фигура нимфы, цвет лица — персик со сливками, самая прекрасная кожа на свете. Она высокая, хорошо сформировавшаяся, и все-таки с легкой походкой; лицо выражает очарование, сердечную доброту и искренность; все околдованы ею, и тот, кто не полюбит ее, будет ужасно неправ, потому что она рождена и создана для любви… Короче, моя княжна представляет собою все, что я хотела. Я довольна»{663}.
Екатерина действительно очень хотела снова увидеть Грима. Она писала ему: «Я останусь в Царском Селе до шестого сентября, а потом вернусь со своей княжной в город. Если вы приедете, а я буду еще тут, — приходите, как только вам будет удобно, и мы поболтаем, как болтливые сороки, простите меня за сравнение»{664}. Гримм выполнил свое обещание вернуться после поездки в Италию, вовремя прибыв к свадьбе. Как и в первый свой визит, он ежедневно (кроме того времени, когда болел), виделся с императрицей, ведя с ней беседы с глазу на глаз по крайней мере раз в день, а иногда и до трех раз. Эти беседы обычно длились по два-три часа, хотя одна затянулась на целых семь часов, и Гримм так возбуждался от них, что часто не мог уснуть ночью. Гримм признавал, что Екатерина умела оставаться императрицей — и в то же время вести себя как добрый друг. Чувство собственного достоинства было свойственно ей, похоже, от природы — близкий друг мог быть с ней фамильярным, но никогда не доходил до бесцеремонности.
6 сентября, в четверг, Екатерина с великокняжеской четой уехала из Царского Села в Санкт-Петербург в великолепном парадном экипаже. Обращение Софии Доротеи произошло 14 сентября. Ей дали имя Мария Федоровна. На следующий день состоялась помолвка. Оба события произошли в часовне Зимнего дворца. Во время обеда, последовавшего за помолвкой, звучал концерт итальянской вокальной и инструментальной музыки, а вечером состоялся бал.
На этот раз Павел раньше, чем это успела сделать его мать,
