— Если болезнь Куперсмита говорит в его пользу, тогда почему богатство Рейвена — наоборот? — продолжал Фредриксен. — В конечном счете, по масштабам научных достижений…
Неожиданно перед ним возник помощник, отчаянными жестами привлекающий к себе его внимание. Старик заметил юношу, тот протянул ему листок бумаги. Фредриксен пробежал записку глазами.
— Господин председатель, по данному вопросу у меня еще есть что сказать, но по некоторым соображениям я прошу вас о пятнадцатиминутном перерыве.
В знак уважения к оратору просьбу удовлетворили и объявили пятнадцатиминутный перерыв.
Заслуженный врач ринулся к телефону.
— Это Фредриксен… — начал он.
— Да, Ларс, рад тебя слышать. Надеюсь, не опоздал?
— Вообще-то, если бы вы позвонили еще через час, я бы уже мог доложить хорошие новости.
— И какие же?
— Что премия присуждена вашему протеже. Я как раз выступал с трибуны. Думаю, премия практически у нас в кармане.
— Ну, слава богу! Слава богу, что только «практически».
— Что это значит, сэр?
— Это долгая история, Ларс. И запутанная. В двух словах — я поставил на другую лошадку. Если мы сейчас переиграем, как думаешь, у Адама Куперсмита будут шансы?
Швед растерялся.
— Но если я верно понял данные мне инструкции, вы хотели, чтобы именно Куперсмита я отсек. Поверьте, было нелегко, этому парню все сочувствуют.
— Вот и хорошо. Значит, ты сейчас пойдешь в зал и сыграешь на этой симпатии.
— Сэр, вы мне позволите высказаться откровенно?
— Разумеется. Что за вопрос.
— По правде говоря, если бы с самого начала я был волен выражать свое собственное мнение, я бы давно поддержал Куперсмита.
— Рад это слышать, Фредриксен. Будь здоров.
Том Хартнелл повесил трубку и немного посидел, задумчиво глядя на пруд своего вирджинского имения.
Это был один из самых трудных разговоров в его жизни. Ему пришлось отказаться от зарока, который все эти годы придавал ему сил. От возмездия Адаму Куперсмиту.
Повернувшись к дочери, он спросил:
— Ты именно этого хотела, радость моя?
Тони нагнула голову и тихо сказала:
— Да, папа.
— И это — после всего, что он с тобой сделал?
— Всему есть предел, папа, — ответила Антония Нильсон. — Адам достаточно страдал. Пусть хоть перед смертью порадуется. Он это заслужил.
Отец не удержался от усмешки.
— Шкипер, если бы люди всегда получали то, что заслуживают, я бы уже давно был не у дел.
Она поднялась. На прощание отец с дочерью нежно обнялись, и она поспешила в аэропорт.
Жизнь Адама давно сузилась до размеров одной комнаты на первом этаже, где теперь помещалась его кровать. Два верхних этажа стояли без мебели, словно подчеркивая никчемность его земной славы.
Часы в доме Куперсмитов на Брэтл-стрит только что пробили четыре утра. Аня тихонько разговаривала с Чарли Розенталем. Она давно забыла, что такое полноценный ночной сон, но от снотворного упорно отказывалась, боясь, что забудется, а Адам возьмет да и придет в себя.
— Мне показалось, его состояние стабильно, — заметил Чарли — не так с уверенностью, как с надеждой. — Я почти уверен, что он меня узнал.
— Узнал, узнал, — подтвердила Аня, желая развеять опасения Чарли, что он больше не может выразить сочувствия лучшему другу.
Чтобы лишний раз подкрепить свои слова, она поделилась с ним сокровенным.
— Знаешь, что самое удивительное? У нас с ним еще на прошлой неделе было подобие близости.
— Да. Это — необъяснимая особенность этого заболевания. Все системы организма незаметно приходят в негодность, а половая сфера еще долго сохраняет свою функцию.
— И знаешь, — хриплым голосом продолжала Аня, — мне совершенно неважно, узнает он меня или нет. Важно, что я знаю: это он. Пусть мы больше с ним никогда не сможем поговорить — пока я вижу его, пока могу заглянуть ему в глаза, даже если они смотрят мимо, мне этого достаточно. Ты понимаешь, о чем я?
Чарли кивнул.
— Очень хорошо понимаю. Это похоже на матерей с больными детишками. Сколько их через мои руки прошло! Им неважно, что малыш ничего не понимает…
Чарли осекся. Он вдруг вспомнил, что перед ним женщина, на которую свалилось сразу два непоправимых горя — безнадежно больной муж и неизлечимое бесплодие.
Аня поняла, что его смутило. Но сейчас у ее материнского инстинкта появилась отдушина.
— Ты прав, — кротко произнесла она. — Адам в каком-то смысле стал мне как ребенок. И пока я могу дарить ему свою любовь — все остальное не имеет значения.
Зазвонил телефон.
— Кто еще в такое время? — вслух подивилась Аня.
— Может, меня вызывают? — извиняющимся тоном предположил Чарли. — Я подойду.
Он прошел к телефону, ответил и тут же протянул трубку ей:
— Аня, я ошибся. В такое время кому-то ты понадобилась.
Она двигалась не торопясь. Ее мало что интересовало, помимо того, что происходило в стенах этой комнаты. И ей было безразлично, кто ее разыскивает из далекого далека.
— Миссис Куперсмит? Точнее — доктор Куперсмит? Это профессор Нильс Бергстром из Каролинского мединститута в Швеции. Извините, если я вас разбудил.
— Ничего страшного, — безразличным тоном произнесла Аня. — Я все равно не спала.
— Полагаю, вы догадываетесь, зачем я звоню? — мягко продолжал доктор.
— Пожалуй, догадываюсь, — прошептала Аня, не уверенная, что у нее хватит душевных сил поблагодарить этого человека за его добрый жест.
— Мне доставляет глубокое удовлетворение сообщить вам — строго конфиденциально, — что сегодня в полдень, то есть через два часа, в Стокгольме будет объявлен лауреат Нобелевской премии в области медицины. И академия намерена воздать должное изобретению препарата «МР-Альфа», впервые опубликованному в журнале «Нью-Ингланд джорнел» вами и вашим мужем с его группой.
Профессор Бергстром еще что-то говорил, по для Ани это уже был простой речевой поток, не проникающий в сознание.
Она еще раз поблагодарила звонившего и повесила трубку.
По лицу ее градом катились слезы. Она посмотрела на старинного друга.
— Адаму дали Нобелевскую премию.
Чарли так обрадовался, что моментально забыл о страшной болезни друга. Он вскочил с кресла и закричал:
— Фантастика! Шампанское в доме есть?
— Есть, — неуверенно ответила Аня. — Но мне кажется, нехорошо праздновать, пока Адам не знает. Ну… пока мы ему не сказали.
