Вот мы и добрались наконец до обеда у Собакевича. Что же там подавали?
Робкая школьная память сохранила у большинства лишь бараний бок с кашей. Но постойте — ведь сначала Чичиков и хозяин выпили как следует по рюмке водки, закусив соленостями и иными возбуждающими благодатями. Потом были поданы щи с няней — бараньим желудком, начиненным гречневой кашей, мозгом и ножками. Дальше пошел хрестоматийный бараний бок. За ним — ватрушки, из которых каждая была гораздо больше тарелки, потом индюк ростом с теленка, набитый всяким добром: яйцами, рисом, печенками и невесть чем. А на десерт — варенье и редька, варенная в меду.
Сколько же персон участвовало в сей кулинарной баталии? Четверо (дамы — Феодулия Ивановна, хозяйка, и приживалка, «дама или девица, что-то без чепца, в пестром»), а всерьез-то двое — Чичиков и Собакевич (днями спустя умявший в одиночку на завтраке у полицмейстера трехаршинного осетра).
Давайте взглянем на дело с другой стороны: ведь это «заказ», исполненный самим Гоголем. Вам не надо упираться пальцем, отягощенным перстнем, в шикарную ресторанную карту, напрягать усталые извилины. Гоголь все за вас придумал и заказал. И Шекспир тоже. И Антон Павлович, и Михаил Афанасьевич. И Иван Сергеевич, и Иосиф Виссарионович… Давайте перелопатим ресторанную карточку на их вкус.
Ну, например.
«Завтрак Степы Лиходеева» (М. Булгаков. «Мастер и Маргарита»). 2 стопки водки с острой и горячей закуской. Белый хлеб. Паюсная икра в вазочке. Маринованные грибы на тарелочке. Сосиски в томате.
«Завтрак у Портоса» (из кулинарного цикла «Трех мушкетеров»). Красное вино из виноградников дю Баллон де Брасье де Пьерфон. Страсбургский пирог в форме башни. Бараньи котлеты. Жаркое из зайца.
«Обед в Обломовке» (по И. А. Гончарову). Закуска из варений, печений и солений. Суп с потрохами и лапша. Желудок и рубцы. Индейка и цыплята, откормленные орехами. Исполинский пирог.
Представляете, как все интересно закручивается? Вас ждет великолепно приготовленный ужин, обед, завтрак, да хоть бы и хаш (о котором и не ведал многомудрый Даль). Вашими кулинарами станут великие литературные мужья, изведавшие глубокие тайны не только человеческого сердца, но и пуза. Хотите что-нибудь из Мопассана или Золя, Свифта или Диккенса, Герцена или Огарева (Чернышевского не рекомендую)? Желаете завтрак Шерлока Холмса, или Стивы Облонского, или одинокого Робинзона Крузо? Или домашний обед комиссара Мегрэ? А может быть, что-нибудь от Ламме Гудзака — Ламме-Брюха? Или бочонок амонтильядо (от Эдгара По) со всеми вытекающими из него сюжетными последствиями?.. Все это удивительно респектабельно, чертовски вкусно, вы следуете по пятам бессмертных обжор и не менее бессмертных гурманов. Вы погружаетесь в мир восхитительных литературных ассоциаций.
И каково потом небрежно бросить неприобщенным, обездоленным, затрапезным едокам: «Я сегодня отобедал изумительно, точь-в-точь как Собакевич» или: «Вчера мы ужинали с Форсайтами, а нынче стол накроет гурман гурманович — сам граф Алексей Толстой»! Но поспешим дальше.
«Обед у Собакевича». Подается на научных конгрессах и симпозиумах деловых людей.
«Ужин у профессора Преображенского» — на две или три персоны, включая Шарикова (М. Булгаков. «Собачье сердце».). Семга, нарезанная тонкими ломтиками. Маринованные угри. Кусок сыра со слезой. Серебряная кадушка с икрой. Три хрустальных графинчика с разноцветными водками. Горячая закуска. Раковый суп. Отварная осетрина, ломоть окровавленного ростбифа.
«Трапеза дюжины слепых» (по Шарлю де Костеру, «Легенда об Уленшпигеле»). Рассчитана на 12 персон. Вы получите яичницу из шести десятков яиц; путеводными вехами для ваших ложек будут полсотни черных колбас, которые, дымясь, увенчают эту гору еды. На выпивку будет целая река доброго пива. Стоимость — 7 флоринов.
«Смиренная трапеза» (по Ф. М. Достоевскому, «Братья Карамазовы»). 2 бутылки вина, 2 бутылки великолепного монастырского меду и большой стеклянный кувшин с монастырским квасом. Обед из пяти блюд. Уха со стерлядью и пирожками с рыбой; затем разварная рыба; затем котлеты из красной рыбы; мороженое и компот; и наконец киселек вроде бланманже.
«Пир у Трималхиона» (по Петронию Арбитру, «Сатирикон»). Для состоятельных людей. На 100 персон. Медовое и фалернское вино столетней давности. Закуска: белые оливки. Жареные сони (зверьки из породы грызунов), обрызганные медом и маком. Колбаски, кипящие на серебряной жаровне, с сирийскими сливами и гранатовыми зернами. Первое блюдо: павлиньи яйца и яйца из теста с жирным виноягодником. Второе: заяц с поперченной подливой из рыб. Третье: изжаренный вепрь в окружении поросят из пирожного теста. Четвертое: дрозды-пшеничники, начиненные орехами и изюмом. Пятое: свинья, по горло забитая кровяными и жареными колбасами, etc.
Я представил вам лишь скромный эскиз, отрывок из необузданного пиршества Трималхиона — престарелого нувориша эпохи Нерона. И приоткрыл лишь толику рецептур, кулинарных шедевров и застольных программ, начертанных перьями истинных поэтов вселенской кухни. Но кто знает, кто знает!.. Может быть, рука об руку с нами гурманы, рыцари туго набитого кошелька поставят на ноги первый в России ресторан изящной кухни и словесности. («Я верую, я хочу верить». «Дядя Ваня».) Может быть, мы «обналичим», снабдим нашу матушку, сопредельные и отдаленные страны тысячами гастрономических рецептов, бальзамов души, возвращающих людям ласку, вкус и память отчего дома.
Идея неплохая. Первозданная… А обед у Собакевича продолжается.
Петр Зоркий
Леонид Седов
Друг — подарок судьбы
Леонид Александрович Седов — востоковед, канд. истор. наук; социолог, в 1988–2008 ведущий сотрудник ВЦИОМ, затем Левада-Центра.
Воспоминания написаны для данного издания.
Друзей у меня много, но наибольшее содержание я извлек из дружбы с Петей, с Петром Марковичем Зорким. Это мой ближайший, лучший друг — пожизненно и посмертно. Как бы я охарактеризовал его?
В первую очередь, как человека многогранного и многостороннего. Он интересовался очень многими сферами жизни и искусства, исследуя их глубоко и всесторонне. По масштабу охвата и разнообразию интересов я назвал бы его человеком эпохи Возрождения, хотя что-то помешало ему достичь исторического, эпохального масштаба. Возможно, дело просто в том, что он жил не во Флоренции, а в советской Москве. Или его характер не дал заложенным в нем талантам осуществиться в полной мере? Так или иначе, но достижения его (я не говорю о научных) оказались важны лишь на локальном уровне. Зато внутри нашего круга, нашей тесной дружеской общности, он всегда оставался человеком, который и нас стимулировал к тому, чтобы интересоваться всем на свете. А сам он делал это чрезвычайно эффектно и эффективно.
Петя Зоркий для меня — вовсе не кристаллохимия, хотя я знаю, что как раз в профессиональной сфере он достиг высочайших результатов, был оценен профессиональным сообществом, сделал значительный вклад в науку. Но для меня его личность связывается скорее не с науками, естественными или точными, а с музыкой и поэзией. А кроме того, просто с роскошью общения с ним — чрезвычайно содержательного, плодотворного, даже духовного. Петя среди друзей, в компании, был инициатором увлекательных споров, сопоставления взглядов, тематическим инициатором дружеских общений. В нем жила жажда поделиться тем, что он сам увидел, услышал, узнал. У него был дар учителя, вернее — просветителя.
