от гнева.
Я не выдерживаю. Кулак как-то сам находит дверь в гостиную. С хорошего размаха ударяю по ней так, что она с оглушающим хлопком впечатывается в стену, оставляя на старых обоях вмятину. Костяшки пальцев немеют сразу же…
— Вы нормальная или нет?! — мой голос садится до хрипоты. — Аня пропала! Какие потрахушки?!
Побелев, она пятится к входной двери. Осторожно так. Плавно… а потом рывком кидается к ней и, распахнув, орёт во всё горло в подъезд:
— О боже! Люди! Спасите! Убьют сейчас!
От её крика аж звенит в ушах. Да какого же хрена она творит? Как эта визжащая не своим голосом женщина может быть матерью Ани?
Моей Ани. Тихой. Уютной. Тёплой. Доброй. Той, которая сейчас чёрт знает где?
Я хочу под этот ор разнести в щепки всё, что попадётся мне под руку. Колотить по стенам, старой мебели, дверям. Устроить тотальный погром.
Но остатки самообладания не дают мне наворотить дурных дел. Я втягиваю носом воздух, не позволяя своему желанию взять надо мной верх, а потом просто хватаю орущую мать Ани и оттаскиваю её от входной двери в сторону кухни.
Она брыкается, продолжая горланить о своём убийстве. Мне ничего не остаётся, кроме как приземлить женщину на стул. Держа её одной рукой, второй хватаю полупустой графин с водой и выплёскиваю его содержимое ей в лицо.
Орущий рот сразу же захлопывается. Мать Ани замирает на стуле, уставившись на меня круглыми глазами.
Я ставлю графин обратно на стол, стряхиваю с себя капли воды, попавшие на одежду, беру соседний стул и сажусь напротив обескураженной женщины.
— Успокоились? А теперь слушайте меня, — отчеканивая каждое слово, смотрю на неё в упор. — Последний раз я видел Аню больше суток назад. Из нашего номера в гостинице она ушла около десяти утра. Потом Аня должна была приехать домой и собрать вещи. Вы вчера были здесь? Пересекались с ней?
Мать Ани сразу же отрицательно трясёт головой. В её испуганных глазах появляется какой-то животный страх, а губы белеют. Неужели она не врёт сейчас? Я перевожу дыхание.
— Проверьте её комнату: была ли она там? — требую я, не разрывая зрительный контакт.
— А что смотреть-то? — спрашивает она тихо и стирает тыльной стороной ладони воду с лица.
— Отсутствие вещей, чемодана, сумки. Может, вещи лежат не так, как пару дней назад.
Шумно сглотнув, мать Ани поднимается со стула и словно зомби выходит из кухни, а я иду за ней. Напряжённо слежу за её движениями. Если сейчас она снова начнёт орать и звать на помощь как полоумная, то, боюсь, моё самообладание закончится.
Но Анина мать спокойно проходит по коридору в сторону одной из комнат. Той самой, где я заметил жёлтого медведя.
Остановившись посреди спальни, она растерянно осматривается. Я делаю это вместе с ней. Для меня эта комната кажется крошечной. Расстояние от кровати до старого полированного стола — два моих широких шага. В доме моего отца сортир и тот в три раза больше.
Но даже до того, как Анина мать открывает шкаф, в котором всё идеально сложено и развешано, проводит руками по стопкам одежды, я понимаю, что самой Ани вчера здесь не было. На её столе лежат тетради и пыльный ноутбук, на заправленной кровати брошена расчёска, а над тумбочкой до сих пор в розетку вставлена зарядка от телефона… Если уж не ноутбук и расчёску, то зарядное Аня взяла бы в первую очередь.
— Всё на месте, — слышу нервный голос Аниной мамы.
— Я уже понял. А подруги? — обессиленно хриплю я, а к вискам подкрадывается боль. Сдавливаю их пальцами. — Она может к ним поехать?
— Я только про Соню, одногруппницу, знаю.
— Номер телефона её есть? — поднимаю взгляд на мать Ани.
Она стоит у распахнутого шкафа. Снова отрицательно помотав головой, сжимает губы, а ладони прикладывает к влажному вороту медицинской рубашки.
Мы буравим друг друга взглядами. Я смотрю на эту женщину, запутавшись окончательно: она правда ничего не знает или всё-таки великолепная актриса?
— Я не видела свою дочь с того момента, как она сбежала с тобой, — почти шепчет Анина мама. — А в приложении слежки её телефон не появлялся. Мне больше не приходили сообщения о её местоположении.
И почему-то теперь я верю, что исчезновение Ани не её рук дело. В глазах этой женщины растерянность сменяется паникой. Её взгляд хаотично скользит по комнате дочери. Пальцы сильнее сжимают мокрый ворот рубашки. Бледнея с каждой секундой, мать Ани начинает дышать чаще.
А ведь было бы даже проще, если бы она кричала, что это она увезла и спрятала свою дочь подальше от меня, гадёныша.
Когда я ехал сюда, то рассчитывал на такой сценарий. Он был мне понятен. А теперь что? Куда мне?
Подойдя к письменному столу, я пишу карандашом свой номер телефона прямо на методичке по истории гражданского права. Маловероятно, что его наберут, но всё же…
— Это мой номер. Позвоните, когда хоть что-то станет ясно. Я вас просто по-человечески прошу. Ваша дочь очень дорога мне, — хриплю я, перед тем как покинуть комнату Ани. — А ещё лучше напишите заявление в полицию.
Её мать даже не двигается. Застыла статуей у шкафа. Лишь выйдя в коридор, я слышу её всхлипывания, переходящие в завывания.
А что остаётся мне? Вернувшись в машину, я сразу достаю свой телефон.
На Аниной страничке в соцсети нахожу среди друзей только одну Соню. Ту самую мелкую блондинку, что я несколько раз видел в компании с Аней.
Я хочу написать этой Сонечке Трофимовой. Задать прямой вопрос: не знает ли она, где Аня? Но стоит взглянуть на последнее опубликованное фото, как такая потребность отпадает.
Эта Трофимова два часа назад сделала селфи на фоне какого-то моста с подписью: «Жаль, что поезд домой вечером. Питер — любовь».
Боль в висках уже не просто пульсирует, а грозится разломить черепушку. В груди оседает мерзкое чувство страха. Часть меня отчаянно не хочет вообще принимать происходящее за реальность. На хрен мне такая реальность?
А другая осознаёт — ничего хорошего не жди. Кажется, кошмар только начинается…
Глава 49
Глава 49
Мне ещё никогда так не хотелось спать. Вот чтобы сил не было даже попытаться перевернуться на другой бок. Ноги, руки, голова словно из свинца.
И
