сын божий, и обетованный спаситель мира (Иоан. 4, 42). Поэтому евангелист прилагает все усилия к тому, чтобы подкрепить эту веру внешними свидетельствами и внедрить в сознание своих читателей убеждение в божественной миссии христа. Эта задача для него тем более важна, что непосредственная цель его благовествования заключалась в том, чтобы заменить богосозерцание созерцанием Христа и тем самым сделать его общедоступным. Но для этого нужно было представить неопровержимое доказательство того, что Христос был действительно только земным представителем бога. В связи с этим евангелист решительно подчеркивает божественную природу своего Христа и старается привести соответствующие свидетельства. Уже в самом начале евангелия, по инициативе самого автора или позднейшего интерпретатора, появляется в двух местах (1, 6 — 8 и 15), личность крестителя, свидетельствующего о христе, при чем автор евангелия не смущается тем, что упоминание об Иоанне-крестителе чувствительным образом разрывает в этом месте общую нить мыслей евангелия. В то время как у синоптиков Иоанн совершает над Иисусом имеющий большое (Значение обряд крещения, в четвертом евангелии его роль в данном случае заключается лишь в подтверждении того, что Христос действительно является обетованным мессией; повествование же о привлечении первых учеников и (О бесчисленных подвигах и чудесах Иисуса имеет своей задачей удостоверить (божественность христа и, посредством указания на случаи уверования в христа как отдельных лиц, так и широких кругов и даже эллинистически настроенных самарян (4, 39 и сл.) — наставить на путь веры в спасителя и читателей четвертого евангелия.
И если чье-либо свидетельство заслуживало бы доверия, то, разумеется, прежде всего, свидетельство того, кто «сошел с небес», непосредственно созерцал (бога и был им ниспослан на землю! (1, 18; 3, 32 и сл.). Однако, одного свидетельства христа о самом себе недостаточно для того, чтобы доказать его божественность, несмотря на наивное утверждение самого христа, что его свидетельство о самом себе истинно, ибо он, дескать, знает, откуда он пришел и куда идет(!). (Иоан. 8, 14). Это хорошо понимает и сам евангелист. Поэтому он заставляет своего христа ссылаться на Иоанна-крестителя, который свидетельствовал о нем (Иоан. 1, 32 — 34; 5, 32 и сл.).
Но и этого мало, несмотря на чистосердечное уверение христа, будто свидетельство Иоанна истинно. Писания ветхого завета тоже свидетельствуют о христе; даже Моисей писал о нем (Иоан. 5, 39, 46). Но поскольку и все это еще не убедило людей, сам спаситель ссылается на свои собственные дела, на сотворенные им чудеса (Иоан. 2, 11; 4, 48; 5, 36; 10, 25, 38; 14, 12). Только в виде исключения некоторые, в том числе, по-видимому, также один из учеников, уверовали в христа лишь под влиянием его слов. Так однажды, по окончании «замысловатого» речения христа Петр воскликнул: «Господь! Ты имеешь глаголы вечной жизни: и мы уверовали и познали, что ты Христос, сын бога живого» (Иоан. 6, 69 — 70; 16, 29 и сл.). Однако, тут возникает сомнение, понял ли не особенно просвещенный Петр действительный смысл неясных слов Иоаннова Христа и не был ли он, подобно многим читателям библии, лишенным всяких предпосылок для уразумения Иоаннова евангелия, загипнотизирован одним лишь таинственным созвучием этих слов и их затуманивающим разум глубокомыслием.
За этими же немногими исключениями слепая вера, которую Христос объявляет более достойной и благотворной, чем веру, основывающуюся на доказательствах (Иоан. 20, 29), почти не наблюдается даже среди его учеников. Его кровные братья, и те не веровали в него (Иоан. 7, 5). Но верх наивности проявляет Иоаннов Иисус тогда, когда он, указывая на слова писания о том, что свидетельство двух людей истинно, ссылается, как на свидетелей истинности своих слов, на самого себя и своего отца — отца, которого, по его собственному признанию, не знает никто, кроме его самого, и который вовсе не человек, а бог (Иоан. 5, 37; 8, 17 и сл.). Следовательно, Иисус удостоверяет здесь бытие бога в своем лице при помощи указания на бытие бога. В конце же концов вопрос решает его собственное свидетельство о самом себе, и Иисус требует, чтобы в него уверовали, ибо тот, которого послал бог, говорит слова божии (Иоан. 3, 34; 8, 14). При этом, однако, Иоаннов «логос», рассуждение которого вообще не отличается строгой последовательностью, упускает из виду, что речь идет именно о том, чтобы удостоверить его божественную миссию, т. е, он исходит из того, что он должен был бы доказать. Поэтому способно произвести только отталкивающее впечатление, когда он упрекает фарисеев за то, что они не уверовали в него, и когда $то неверие, которое он обнаруживает главным образом среди иудеев, он клеймит как «грех» (Иоан. 8, 24) и даже уподобляет его величайшему, неизгладимому греху, ненависти к богу (Иоан. 16, 9; 15, 22 и сл.). Он забывает при этом, что способность или неспособность веровать, по его собственному признанию, так сказать, дана людям от рождения, ибо дети дьявола по своей природе неспособны веровать, а дети божии веруют потому, что они предопределены к этому с самого начала.
Как бы то ни было, вера в христа, даже самая глубокая и искренняя, навсегда останется только субъективным представлением о христе или «эстетической иллюзией» и никогда не сольется с самим Христом в одно целое. Поэтому абсолютно невозможно, опираясь на случайную и условную веру в мнимо-исторического Иисуса, соединиться с самим Иисусом и через него с богом. Иоаннов образ Христа вырос на совершенно иной почве, чем мистическая интуиция или духовное созерцание, которое составляет отправную точку и предпосылку евангелия Иоанна и которое последний стремится слить с традиционным образом Иисуса. И пусть мистический христос, являющийся только другим, мифологическим выражением для познания или знания божия (в субъективном и объективном смысле), для логоса или гносиса, для персонифицированной божественной природы, как таковой, пусть этот христос даже служит гарантией тождественности человека с богом, он тем не менее не имеет ничего общего с мнимо историческим Иисусом. Пусть исторический Иисус или, вернее, его традиционный образ возбуждает в верующих, благодаря своим речениям и жизненным подвигам, мысль о своем тождестве с богом, он все же является не самой жизнью и самим божественным познанием, а в лучшем случае лишь их человеческим, символическим представителем. Поэтому величайшее заблуждение — считать возможным мистическое слияние с богом при помощи веры в Христа или путем (эстетического) углубления в его покоящийся на предании образ.
Но вера в Христа или, что с точки зрения Иоанна, одно и то же, познание Христа, как таковое, является вместе с тем и любовью христа в объективном и субъективном
