ней сообщается только то, что велит государь.
Но кончать жизнь самоубийством Е не намеревался, несмотря на всю приверженность традициям и богдыхану.
Пароход пришел в Гонконг. Там публика ломилась на корабль. Смит и Кук принимали гостей. Любезная услуга за любезность. У Кука на руках прокламации из Пекина. Е лишен всех заслуг, проклят, присужден Сыном Неба к смертной казни.
Е не поморщился. Это очень маленькая вещь, этот корреспондент «Таймс», чтобы выражать ему хотя бы небольшую долю внимания.
Но Кук все более становился ему необходим.
Однажды Е спросил его про Индию, идет ли там война.
Боурингу послано приглашение приехать и посмотреть на старого приятеля.
Сэр Джон приехал с дочерью. Он так любезно и спокойно поговорил в салоне с Е, что озадачил его. Так можно говорить с купцом, с которым имеешь дела, а не со взятым в плен главнокомандующим. Е удивлялся, как такой любезный умный человек мог придраться к нему из-за ничтожной лорчи[78] «Эрроу», на которой собралась шайка китайских преступников. Как такой человек мог отдать глупое приказание и затеять войну в защиту грабителей, как лжец и обманщик, действуя по китайской пословице «если привяжется — будет раздувать». Похоже, что уроки в парламенте пошли ему на пользу, — полагал Е. Он совсем не страшный теперь. Его припугнули.
Во время разговора про конфликт с «Эрроу» и про войну прошлого года не поминали. Сэр Джон не торжествовал и старое позабыл.
Е не был благодарен парламенту, так как это варварское учреждение, хотя оно и приняло китайскую сторону. Но это бесполезно. Е признали. И теперь его боятся. У них достаточно, чтобы при обсуждении упомянули человека, и он может жить. Но Е этого мало. Он не варвар.
Смит, переводивший разговор двух губернаторов, подумал об этом же. Как искусно и осторожно держались годами китайцы, не давая ни единого повода придраться. Боурингу пришлось ухватиться за ссору китайской полиции Кантона с китайскими преступниками, защищавшимися нашим именем. Судно под английским флагом! Может быть, Боуринг или, может быть, сам Смит состряпали все это по принятой системе защиты прав. И как прав в своей ноте Е, когда он пишет: «Такая мелочь, как дело „Эрроу“». Е, видимо, слышал о прениях в парламенте, а через кантонский ямынь сведения шли из Гонконга дальше на Пекин, по каналам, которые, как ученый в лаборатории, исследует сейчас капитан Смит, получивший бумаги, к которым он давно стремился. Как только Смит проводит Е в Индию, он опять вернется в архив кантонского ямыня. Нужные бумаги будут оттуда вывезены. Посол Элгин и адмирал Сеймур так разгромили Кантон, что у китайцев не должно остаться никакой иллюзии о благожелательности парламента к злодею Е.
Боуринг сказал Е, что его переведут на другой, более удобный корабль.
— Куда меня отправят? — еще раз осведомился Е.
— В Индию. — Боуринг добавил, что на корабле будет капитан с тремя нашивками.
— Хорошо, — сказал Е. — Я принимаю приглашение и соглашаюсь.
Е заметил миловидность Энн и ревниво спросил у переводчика:
— А это кто?
— Это дочь губернатора Боуринга.
Энн, знавшая китайский язык, росшая в колонии, поняла. Она попросила разрешения задать Е вопросы. Е желал принять вид важности, какой, по его мнению, и Боурингу сейчас был бы необходим. Но Е потерял самообладание.
Энн задала несколько благочестивых вопросов о религии. Она говорила через переводчика, но Е с удивлением понял, что она знает язык, отвечает ему по-своему, но не дожидаясь перевода.
Энн спросила, придерживается ли господин Е одной религии.
Е ответил, что исповедует две религии, и добавил, что у него также две жены. Он оживился и охотно ответил на все вопросы Энн. Она осторожно спросила, нравится ли ему Гонконг.
Е впервые видел Гонконг, с его цветными этажами особняков над городом, над морем и по горе, и со множеством красивых кораблей и пароходов. Но он всегда на все подобные вопросы отвечал, что нигде нет ничего интересного, кроме как в Китае, и ему не на что смотреть.
— Ведь это тоже Китай, — сказала Энн, догадываясь о его затруднениях.
«Неужели?» — подумал Е. Он был тронут и готов прослезиться. Он китаец, и он горячо любил свою великую Родину.
— Очень благодарна вам, — сказала Энн, прощаясь со Смитом.
— За что же? Вы так прекрасно понимаете без переводчика.
— Но без вас я бы не могла говорить с маршалом. Китайский язык — это далеко не французский, на котором можно смело заговаривать с каждым образованным человеком во всем мире. Женщина должна соблюдать приличия. В китайском языке свои условности.
Энн протянула руку, Смит пожал чуть сильней, чем полагается, и сконфузился. Это ужасный недостаток — его застенчивость. Энн очень, очень нравилась ему. Но в проявлениях добрых намерений он неопытен. Если бы она сама как-то подала повод. Смит боялся обидеть ее. Он боялся потерять ее, надо спешить, но как — он не знает, и он в отчаянье. Ему нравилось изучать людей, читать их мысли, преследовать их, проникать в их тайны, но не с барышнями. Разговор с милой девицей обезоруживает его. Но это не значит, что Смит не умеет любить. Он счастлив сегодня. А гребной катер губернатора уже далек от борта военного судна.
— У вас такие женщины? — спросил Е, когда Смит и Кук снова зашли к нему.
— Да, — ответил Смит.
— Я смотрел в ее глаза и заметил, что она все понимает, что говорят. Но она напрасно верит вашим мужчинам.
— Она понравилась вам? — спросил Кук.
— Да! — сгибая бычью шею, ответил Е.
— Что же вы раньше смотрели! — на чистом китайском языке сказал Кук.
С каждым днем Е становился с ним доверчивей.
Е перевели на другое судно. Там был капитан с тремя нашивками. Как видел Кук, более ни о чем его знаменитый спутник пока не беспокоился.
Е только смущали большие железные клетки, стоявшие на палубе. Кук, шедший с Ев Индию и намеревавшийся писать о нем книгу, объяснил, что это клетки для зверей, которых возьмут в Индии для зоологического парка, заложенного Боурингом в Гонконге в этом году.
Но когда мимо военного корабля шли китайские лодки, то с них спутникам Е, проводившим много времени в качестве зевак на палубе, кричали, что эти клетки для них, что в самую большую клетку посадят Е и, когда выйдут далеко в море, где нет дна, столкнут клетку с губернатором. Гонконгские китайцы совершенно невежливы. Е иногда, сидя в новой каюте, слышал эти разговоры.
Рано утром, пока никто не видит, Е любил постоять у открытого иллюминатора
